Когда ученики покидали Исо, отправляясь в учебные заведения более высокого уровня, по традиции их провожал директор. Сенлин был склонен забывать про эту обязанность, потому что не любил прощания, в особенности публичные. Раз или два он прибывал на вокзал как раз вовремя, чтобы посмотреть на клубы пара, оставленные уходящим поездом, вследствие чего чувствовал слабые угрызения совести и неимоверное облегчение.
В день отъезда Марии Сенлин старался забыть расписание поездов и за полчаса до ее отбытия стоял на вершине лестницы, выщипывая комья травы из водосточного желоба своего домика, вспотевший от жары в середине июля, с повязанным на голове платком. Приступ некоего незнакомого чувства вынудил его спуститься с лестницы. Он должен ее проводить. У него не осталось времени вымыть руки, причесаться или сменить летние бриджи и нарукавники на другую одежду. Так что он выглядел как конюх, мчась по зеленому берегу в сторону городка и станции, которая находилась по другую сторону залива. Местные жители при встрече с ним не могли поверить глазам: неужели это директор пронесся мимо? Сенлин бежал, как испуганный страус, и все они убедились – хоть и не удивились, – что он сошел с ума.
Честно говоря, Сенлин и сам немного удивился: он не мог сказать, почему бежал и ухмылялся на бегу.
Взлетев на изъеденные временем доски железнодорожной платформы, он резко остановился. Вспомнил про платок на голове и едва успел его сорвать, прежде чем заметил мисс Беркс, которая стояла рядом с кофром, ожидая, пока деловитый носильщик закончит его взвешивать и маркировать. В ее волосах не было ленты; они были собраны в практичный узел, который ее взрослил. Платье она надела с высоким воротником и длинными рукавами, а подол почти достигал мысков ботинок, ярких и черных, как нос колли. Поскольку Сенлин увидел ее первым, она предстала такой, какой была на самом деле. И была она, как ему подумалось, опечаленной.
Увидев, как он идет, комкая в руках платок, Мария преобразилась. Она тепло улыбнулась и сказала:
– Вы опоздали, директор.
– Невозможно. Директора никогда не опаздывают. Наверное, солнце спешит.
Шутка ее развеселила, и ему было до странности приятно это видеть. Вскоре оба поняли, что слишком долго стоят, улыбаясь и покачиваясь, но не говоря ни слова. Она спасла положение, сказав:
– Вы уже выбрали нового помощника на осень?
– Я подумываю о том, чтобы дать шанс мистеру Баррету.
Она вздохнула и сморщила нос:
– Мистер Баррет немного туповат.
– О нет, он всего лишь не привык говорить на публике.
– Значит, из него получится идеальный учитель. Уроки будут состоять из пантомимы, – сказала она и изобразила руками, как это могло бы выглядеть.
Сенлин захихикал, потом рассмеялся и сам удивился этому смеху.
Носильщик поднял ее кофр по ступенькам вагона, игнорируя предложения помочь как от нее, так и от Сенлина, но принял два пенса, которые она предложила ему потом. С шипением заработал двигатель, вырвался пар, и машинист позвонил в колокольчик, призывая последних пассажиров на борт.
Тогда-то и наступила неловкая часть, которую Сенлин ненавидел всей душой. Он размышлял, как бы протянуть ей руку, когда она вдруг положила ладонь ему на плечо, приподнялась на носки ботинок-колли и поцеловала его в губы.
А потом исчезла в вагоне. И ему осталось лишь ошеломленно помахать бесстрастным механизмам поезда, рассеивая невидимое пятно, которое она оставила перед ним, стоя чересчур близко к ведущему колесу, обдавшему его кучевыми облаками пара.
Локомотив скользнул по рельсам. Гудок поезда раскатился над холмами, и Мария уехала.
«Вы опоздали, директор». Его разум казался таким же сморщенным и иссохшим, как и язык, который прилип к нёбу, пока он пробирался сквозь мрак шахты в Северный порт. Впереди гипнотически раскачивался медальон солнечного света, из монеты он превратился в блюдце, а из блюдца – в тарелку. Сенлин ощутил соленый воздух пустыни. «Вы опоздали, директор», – раздавался ее шепот, казалось, за барабанной перепонкой, вынуждая его идти вперед через оболочку башни, рука об руку с ее исповедником. Ты опоздал, директор; ты опоздал.
