Сенлин пронес копию Огьера, обвернув ею длинную бутылку граппы, изображением внутрь. Как ни приглядывайся, казалось, что это просто чрезмерно большая этикетка. Он прикрепил холст к бутылке незаметной восковой печатью, а потом карандашом воссоздал грубую этикетку. Результат получился достаточно убедительным: такое пойло любой мог купить на улице.
Итак, Сенлин развернул копию и приладил ее к пустому подрамнику. Вернуть скобы на место оказалось сложнее, чем он рассчитывал. Пальцы пульсировали от боли, пока он прижимал скобы, чтобы те снова вошли в дерево. Если бы хоть одна застряла, Сенлину пришлось бы напряженно вбивать скобы донышком бутылки. Неприятная работа заняла четверть часа, и еще пару минут понадобилось, чтобы стереть этикетку. Но в итоге картина получилась прямой, ровной и центрированной, если смотреть на нее спереди.
А вот с задней частью все обстояло иначе. Если ее однажды вытащат из рамы, топорная работа тотчас же окажется на виду. Но он ничего не мог с этим поделать сейчас. Только надеяться, что картина провисит задней частью к стене еще не одно десятилетие.
Он обернул оригинал вокруг темной бутылки, изображением внутрь. Размягчил прихваченный с собой огарок спичками Огьера и потер им шов, чтобы запечатать новую, чистую «этикетку». У него не было времени рисовать все финтифлюшки заново, и он сомневался, что Огьер простит осквернение даже обратной стороны шедевра. Сенлину оставалось лишь снова спрятать бутылку в портфель и понадеяться, что Кристоф не станет приглядываться, выполняя досмотр на выходе. Если повезет, он все еще будет окосевшим от выпитого.
Завершив подмену, Сенлин снова сел перед мольбертом, держа на коленях небрежно открытую тетрадь, и солнечные лучи тепло ласкали затылок и края ушей. После долгого разглядывания оригинала он немедленно увидел разницу: копия была хуже. Она, конечно, обладала кое-какой художественной ценностью, и если бы он никогда не видел подлинную картину, то принял бы ее за скромное достижение. Но он видел оригинал. На подделке пропорции девочки казались недостаточно изящными, в ней появилось что-то от карлицы. Вода, пусть и густо покрытая бликами, выглядела плоской. Некогда великолепная, дразнящая тень у ног сейчас смотрелась невнятным пятном мрака. Композиция, палитра и стиль были схожи с оригиналом, но теперь Сенлин понял, почему Огьер был так одержим одной картиной и безразличен ко второй.
Прошло еще полчаса, прежде чем Кристоф фыркнул и проснулся. Он грубо откашлялся и вытер рот. Прищурился, несколько раз мигнул – его веки постепенно задвигались в унисон. Встав примерно тем же способом, которым опустился – скользя по стене, – он поправил фуражку и одернул край кителя. А потом принялся обходить комнату по кругу, словно и не делал перерыва.
Оказавшись за спиной Сенлина, сидящего перед подделкой, агент остановился. Сенлин почувствовал, как он приближается. Может, Кристофу пришло в голову, что Сенлин был слишком щедр, угощая его бренди, – вообще-то, подозрительно щедр. Кристоф мог в этот самый миг взяться за рукоять кремневого пистолета, прицелиться Сенлину в затылок в стремлении заслужить благодарность, которая его ожидала. Сенлин зажмурился.
И он сидел так, пока Кристоф, заговорив, не вынудил его бросить взгляд через плечо. Оказалось, агент оперся о перила, лениво разглядывая рынок и сонно поводя головой из стороны в сторону.
– Хотел бы я быть торговцем. Путешествия, экзотические загорелые женщины, свежее пиво, дождь и лужи… – проговорил Кристоф, прерывая долгое молчание. – Я ни разу не пробовал рыбу, которую не засолили или не утопили в масле.
– Вы родились в башне? – спросил Сенлин с облегчением.
Кристоф, похоже, не заметил подделку.
– Конечно. В Доме Пелл, да простоит он вечно… – Агент указал вверх большим пальцем, а потом стукнул им себя по кончику носа. – Мать надеялась, что я поднимусь немного выше по карьерной лестнице. Стану канцлером, или герцогом, или владыкой порта. Но оказалось, что у меня не очень-то хорошо получается раболепствовать и что именно этим занимались две трети высшего общества, хотя мне-то нравилась другая треть, – сказал он, подмигнув и сделав жест, намекающий на выпивку. – А теперь, мистер Грязные Ботинки, я готов задать свой вопрос.
