– Он без гроша в кармане – с ними всегда так – и в страшных долгах, – сказал Тарру краем рта. – И все-таки он бережно сохранил свой самый помпезный костюм. Вот ваш павлин, директор. Но поглядите…
Через несколько минут появился отряд из шести таможенных агентов. С их широких лакированных поясов свисали дубинки и рапиры. Последний агент тащил корзину, полную угля. Агенты окружили торговца, который тут же принялся разглагольствовать о нарушении справедливости, о могущественных связях и о том, что его финансовое положение уже улучшается. Он прыгал с ноги на ногу, вскинув руки, как будто пытался пробраться через окруживших его агентов в темпе вальса. Не дрогнув, те схватили его и начали грубо раздевать. Сенлин, ужаснувшись, двинулся было на помощь, но Тарру быстро схватил его за руку и вынудил сесть. Тарру приложил палец к губам и суровым взглядом призвал Сенлина к осторожности.
Теперь, съежившись в растянутом и запятнанном длинном нижнем белье, мужчина плакал, в то время как два агента сперва остригли его ржавыми ножницами, а потом принялись брить кривой опасной бритвой. Пока они трудились, другой агент огласил имя этого человека, описал точную природу и размер его долгов и объявил, как долго ему придется работать в качестве хода, чтобы заплатить по счетам: двенадцать лет. Двенадцать лет! Эпоха потерянной человеческой жизни. Для чего? Чтобы компенсировать неоплаченный счет? Это казалось несоразмерным. Опозоренный мужчина всхлипывал, пока зачитывали приговор, и порезы на его голове сочились кровью. Дочитав постановление до конца, агент сослался на власть Комиссара, и на несчастного надели тяжелый ошейник. С железного воротника свисала шестидюймовая трубка, словно кулон. Агент свернул приговор и засунул в трубку, а потом завинтил крышечку. Новоиспеченного хода заставили взять корзину с углем и увели прочь.
– Куда он пойдет? – спросил Сенлин.
– Есть путь, по которому ступают только ноги ходов… Он называется Старая жила и вьется спиралью в стенах башни, лишенный света и чистого воздуха, как пещера. Мне говорили, там опаснее, чем в любой шахте, какую только выкопал человек. Молитесь, чтобы вы этого никогда не увидели, – проговорил Тарру тихим, суровым тоном. – Тот ощипанный павлин не выживет двенадцать лет. Он может даже не пережить эту ночь. Это урок, директор Том. Помните о своих долгах.
Сенлин едва не начал грызть ногти:
– Но это ведь нечастое явление?
– Такое же частое, как сами ходы.
Несмотря на яркое напоминание о том, что ни время, ни средства не бесконечны, Сенлин ощутил, как его поиски пошли на спад. Что-то в красоте и легкости окружения притупило его страх, отчего эпизод с ходом показался особо возмутительным.
Через несколько дней он завершил десятый обход отелей. Большинство консьержей уже давно раскрыли его уловку или перестали притворяться, что верят обману. Увидев его, они быстро качали головой, и он отправлялся к следующему пункту своего обычного маршрута. Иногда он задерживался под окном концертного зала, слушая веселые аккорды духового оркестра. Иногда он наблюдал, как дети резвятся на берегу, и думал о предстоящем учебном годе. Школа и его обязанности казались чем-то нереальным и неважным.
Он потерял желание читать. Он все еще брался за «Путеводитель» крепкими костлявыми пальцами и вперивал взгляд в страницу. Но потом его мысли ускользали в страну фантазий. Он представлял себе воссоединение с женой. Он вообразил множество версий этой сцены, пока бездельничал на парапете возле Таможни, ожидая, что она пройдет мимо, размахивая руками, или уткнувшись в книгу, или напевая песню, выученную в пивной. В некоторых версиях этих фантазий они сталкивались, как цимбалы, и там же, на глазах у всех, он брал ее лицо в ладони и целовал.
Тем временем Тарру продолжал играть веселого друга. Его потворство собственным капризам было заразительным, хотя сам Тарру не считал это потворством.
– Вы в Купальнях – и никогда не были у Фонтана? Это как забраться на гору и отказаться смотреть вокруг, директор. Будьте благоразумны!
Когда Сенлин наконец-то уступил, заплатил шекель и отправился к Фонтану, он обнаружил, что после нескольких минут в ванне в его голове не осталось ни единой мысли. Ужас, преследовавший его, испарился.
