Ирен хмурилась, но Сенлин опознал эту гримасу как «задумчиво-хмурую».
– Ну и че?
– Мы считаем башню достопримечательностью или рынком, но это не так. Она двигатель. Четыре нижних кольцевых удела целиком – это одна огромная динамо-машина. Вода, огонь, пар, а потом здесь, в Новом Вавилоне, искра! – Сенлин вскинул руки, словно готовясь услышать аплодисменты. Ирен сидела перед ним, сгорбившись неумолимой жабой. Он в раздражении опустил руки. – Куда уходит вся энергия? Маленькое ее количество просачивается, чтобы подпитать местные грубые тусклые лампочки и спровоцировать переизбыток статического электричества, да, но ты подумай: сотни тысяч, может быть, миллионы мужчин и женщин неустанно трудятся, производя энергию, которая предназначена не для них. Так кто же все это построил? Для кого она? Что этот кто-то делает с такой мощью? Почему мы за это платим и страдаем, чтобы произвести то, от чего нам никакой пользы, – то, что нас фактически порабощает?
Взгляд Ирен метался туда-сюда, пока она обдумывала услышанное. Хоть и необразованная, она вовсе не была тупой, и Сенлин знал: амазонка способна уловить несправедливость того, что он ей раскрыл. Сделанный ею вывод, начавшийся с глубокого вздоха, его разочаровал.
– Ну и что? – сказала она в конце концов. – Это несправедливо. Башня вся прогнила. Небо черное. И че?
– Надо перестать притворяться, что это не так, – сказал Сенлин и в порыве безрассудной искренности потянулся над полом, укрытым ковром, и положил руку на ее толстое запястье. Амазонка не шелохнулась, хотя могла бы легко сломать его кисть. – Мы сбежим.
Она ответила злобной зубастой ухмылкой, словно вспомнила что-то смешное. Сенлин почувствовал, как «карета» подпрыгнула на неровной брусчатке и повернула сперва в одну сторону, а потом быстро в другую.
– Ты мне нравишься, – сказала Ирен. – Ты не сдаешься, даже когда должен. Возможно, ты не ошибаешься по поводу башни. Мне нравится твоя теория. Она забавная. Возможно, правдивая. Но… – Она откинулась на спинку сиденья и расправила плечи, отчего блестящая панель позади затрещала. – Когда я вот так ездила в последний раз, мне пришлось задушить капитана порта и выкинуть его тело с башни.
Рука Сенлина задрожала, и он почувствовал, как покрывается гусиной кожей, отчего рукав стал натирать.
– Значит, вот что случится дальше?
– Дальше ты поговоришь с Голлом о деньгах, которые воровал. Я очень надеюсь, что ты сумеешь заморочить ему голову. Если кто и сможет болтовней выпутаться из такого, то это ты. Но я бы не рассказывала ему о твоей теории. Ему нравится быть тем, кто рассказывает теории сам.
– Ага. Спасибо за это и за откровенность. Раз уж на то пошло, я думаю, ты отлично справишься с моим удушением. – Тон, которым он это произнес, не очень-то соответствовал любезному заявлению.
– Если до этого дойдет, надеюсь, ты будешь сопротивляться. Ты многому научился. У тебя получалось все лучше. Ты перестал так много метаться. Метаться – это плохо. Крепко держись на ногах, пока можешь. Сражайся терпеливо. Стой на своем.
– Непременно, – пообещал Сенлин с вновь обретенным спокойствием.
Он посмотрел на свою руку, и дрожь прекратилась, как будто угасло пламя свечи.
«Карета» остановилась, Ирен открыла дверь, и Сенлин увидел снаружи только темноту. Город исчез: его угольная вонь и механический гул; его густой, как грезы, туман; его орда одиноких сердец – все исчезло. Ирен вышла из «кареты» и размяла поясницу. Водитель передал ей масляный фонарь, который едва ли был ярче спички. Сенлину пришло в голову, что он понятия не имеет, где находится. Если она планировала убить его, вряд ли могла выбрать для этого более уединенное и потайное место.
– Идем, Томас Сенлин, – сказала Ирен. – Тут недалеко.
