В самой высокой точке синего купола открылся люк, и оттуда спустили женщину на трапеции. Пышные черные волосы буйными кудрями падали на плечи, отчего голова казалась крупнее, а тело – более хрупким. На ней было пурпурное трико, которое закрывало мускулистый торс и широкие бедра, но оставляло открытыми гибкие ноги с оливковой кожей.
Даже издалека Сенлин опознал в ней сестру Адама: у нее был такой же широкий рот и острый нос, но глаза отличались – большие, лиловые и накрашенные зелеными тенями. На висках сверкали синие блестки. Она улыбалась, но не соблазнительно, а как ремесленник, который доволен своей работой. Она раскачивала трапецию, пока та не стала летать вдоль наклонного зрительного зала и до верхней точки «утеса» из органных труб. Такая грация и беззаботность! Родион заиграл навязчивую театральную мелодию, полную опасности. Сенлин был очарован. Одним ловким движением Волета взмыла над перекладиной, и на миг он уверился, что трапеция оставит ее позади. Но она крутанулась в воздухе, словно струйка дыма, и снова поймала перекладину. Повисла на руках, и ее тапочки коснулись пальцев дерзких мужчин, которые тянулись с мест. Достигнув высшей точки подъема, она отпустила перекладину и завертелась в воздухе, точно кленовые семена, а потом поймала трапецию, когда та начала обратный путь. Во время ее кульбитов непокорные, красивые волосы оттеняли движения тела, словно хвост воздушного змея. Сердце Сенлина поднялось в горло, разбухнув от страха и благоговения. Она была великолепна.
После еще нескольких акробатических трюков Волета замедлила раскачивание трапеции, с детской непосредственностью помахала зрителям, и ее подняли обратно через люк в куполе. На этот раз Сенлин поучаствовал в неистовых аплодисментах.
Потом состоялось короткое, но трогательное воссоединение за кулисами, между такелажем, пожарными ведрами и блестками, что сверкающей перхотью обсыпались с тысячи костюмов. Обычное измученное выражение исчезло с лица Адама, когда он закружил Волету в радостном объятии. Сенлин счел за честь возможность быть рядом в этот счастливый миг. На земле Волета почему-то выглядела меньше, чем летающая девушка. Она дурачилась с невозмутимым видом и во многом казалась противоположностью брата. Адам представил Волету Сенлину, и она пожала ему руку мягко и застенчиво, как ребенок. Но она не была ребенком, и в ее взгляде светился острый ум. И все же у нее имелись свои причуды; она грубо хохотала, если кто-то рассуждал с серьезным видом, как будто находила серьезность забавной. Хохот был коротким, совсем не женственным и больше походил на раскатистый баритон, чем на смех восемнадцатилетней девушки. Это была странная и милая прихоть.
Волета быстро рассказала о своем житье-бытье, о том, как надоело вечно сидеть взаперти, и о том, как она завидует Адаму, который может увидеть солнце, стоит только захотеть. Она завершила эту единственную длинную фразу ярким описанием коробочки с четырьмя конфетами, которую ей подарили: три конфеты оказались райским наслаждением, а четвертая – отвратительной. Адам мало говорил, но его улыбка была достаточно красноречива. Сенлин заподозрил, что эти встречи редки для них, и спросил себя, не удостаиваются ли потерянные близкие большего, чем близкие, угодившие в заточение.
Затем довольно быстро появился Родион, за которым по пятам следовала свита из молодых женщин, капельдинеров, гримеров и множества других рабочих сцены. Он шел впереди, как король, все еще одетый в малиновую накидку с кусочками фольги, но теперь с новым дополнением: серебряная рукоять пистолета торчала из кобуры на бедре.
Родион вклинился в их счастливое маленькое трио, что мгновенно стерло улыбку с лица Адама. Сутенер указал на Волету.
– Следующее представление через полчаса. Ты должна поесть и вернуться в гардеробную. Ступай, – сказал он тоном, пародирующим родительскую заботу.
Волета кисло усмехнулась в ответ – впрочем, в усмешке не было подлинного бунта, – повернулась и чмокнула брата в щеку.
– Не ешь конфеты, Волета. Это не подарки. Это авансы от мужчин, которые пытаются тебя купить, – сказал Адам.
