– Насыщенный пар поднимается в этот котел и перегревается, – сказал Адам, возникнув рядом с Сенлином. Сенлин оглянулся и понял, что уборщица пропала. – Большинство труб предназначены для обогрева театра и спален наверху, но эти, – Адам указал на три толстые трубы, – приводят в действие турбину, которая надувает мехи органа.
Адам продолжил техническое объяснение, и Сенлин почувствовал пыл, с которым молодой человек относился к сложному устройству машины, пусть даже разные тонкости и не задерживались в голове. Он попытался сосредоточиться на объяснениях Адама, но не сумел – отвлекся, проходя вслед за своим провожатым, пригнувшись за котлом и медузой из труб, что потели и шипели вокруг них, через туннель, который гудел от шума двигателя, и вверх по узкой неосвещенной лестнице.
Они стояли перед миниатюрным городом из шпилей. Некоторые башни были деревянными, другие – медными, оловянными или свинцовыми. Они тянулись вверх между выкрашенной в черный цвет стеной, полной подмостков и такелажа, и огромным красным занавесом. Странное, неожиданное зрелище! Башни миниатюрного города, как он быстро сообразил, были на самом деле трубами могучего орга́на. Они исчислялись сотнями. Адам объяснил, что они прошли под основной сценой «Паровой трубы» и теперь оказались за кулисами.
– На сцене есть трубы, которые выглядят регистровыми, но они бутафорские. Из них выходит воздух, но не звуки. Они – для показухи, – сказал Адам, завершая длинное объяснение с механическим подтекстом, начало которого Сенлин пропустил.
– Если они нужны для бутафории, зачем выдувают воздух? – отважно спросил Сенлин, но не успел Адам ответить, как из закулисных помещений театра вышел мужчина. Поверх смокинга на нем красовалась пурпурная накидка с серебряной подкладкой. Сенлин не мог решить, придает ли это ему театральный или безумный вид.
Мужчина был в расцвете лет. Темные напомаженные волосы он заплел в косу, такую тугую, что кожа лица натянулась, разглаживаясь, – впрочем, похоже, на ней и в расслабленном состоянии не было морщин, хотя хватало румян. Это мог быть только здешний сутенер, Родион.
– Что-то не так с октавным регистром, Адам. В нем нет энергии. Может, в трубе трещина или крысы опять обгрызли изоляцию, – небрежно проговорил Родион, остановившись перед ними.
На Сенлина он взглянул с видом главного петуха в курятнике. Металлические нити в его накидке нелепо поблескивали даже в тусклом закулисном свете. Встреть Сенлин этого человека на званом вечере с танцами прошлой весной, демонстрация силы его бы испугала, но после всех минувших событий сутенер напомнил ему разбавленную версию Комиссара: слабый человек в сильном костюме. Сенлин опасался, что Комиссар будет преследовать его до края мира, но сомневался, что Родион способен проявить такое же упорство. Он выглядел драматургом – человеком, у которого больше реквизита, чем власти. Сенлин отнюдь не впечатлился, и ему очень захотелось ткнуть сутенеру большим пальцем в глаз.
Родион продолжил:
– Волета выходит через двадцать минут. Если орга́н не починят, мне придется найти ей другое занятие на вечер.
Намек был достаточно ясен. Сенлин почувствовал напряжение Адама, рефлекторное, как воинский салют. Адам, похоже, подсчитал, сколько времени займет ремонт, встревоженно нахмурился и, коротко извинившись, отправился трудиться над проблемой.
Родион повернулся к Сенлину.
– Вот мы и встретились, капитан порта Томас Сенлин, – сказал сутенер без намека на теплоту в голосе.
– Я пришел помочь мистеру Борею.
– Лгун. Не нужно двух мужчин, чтобы засунуть тряпку в мышиную нору. Либо Финн послал тебя шпионить за мной, либо ты пришел посмотреть на чьи-то трусики. – Родион подался вперед.
– Я пришел на… хм… представление, – соврал Сенлин.
– Еще бы. Я найду тебе место, – сказал Родион, окинув его оценивающим взглядом.
Он, казалось, замерял уровень интереса Сенлина к грязному бизнесу. Очевидно, сутенер привык наживаться на чужой похоти, поэтому он испытывал капитана порта, искушая его в надежде, что Сенлин разоблачит слабость, которой можно будет воспользоваться. Сенлин увидел преимущество в том, чтобы позволить Родиону поверить, будто он знает о нем что-нибудь этакое. Пусть думает, что хочет. Ошибочная самоуверенность сутенера сделает его уязвимым для лести и манипуляций. Все, что нужно сделать, чтобы приласкать его эго, – дотерпеть до конца бурлеска, в котором участвовала сестра Адама.
