Топор вел себя как живое существо, движимое злобной волей. И это существо стремилось убить его, Перрина, – юноша чувствовал это так ясно, как будто враг кричал ему об этом в лицо. Причем неведомый враг был не только злобен, но и хитер. Когда Перрин тянул топор на себя, не давая лезвию коснуться Фэйли, тот использовал его же усилие, пытаясь вонзиться в грудь юноши, а когда он отталкивал оружие, лезвие вновь угрожало Фэйли, как будто понимая: чтобы уберечь ее, Перрин вновь обратит топор на себя. Перрин сжимал рукоять изо всех сил, но топор вертелся у него в руках, угрожая то острым шипом, то стальным полумесяцем. Мускулы кузнеца вздулись узлами, ладони его горели, пот градом струился по лицу. Перрин не знал, долго ли он сможет удерживать топор. Безумие, просто безумие – но думать об этом было некогда.
– Беги! – прохрипел Перрин сквозь стиснутые зубы. – Беги, Фэйли!
На побледневшем лице девушки не было ни кровинки, но она отрицательно качнула головой и, продолжая бороться с топором, выдавила из себя:
– Нет! Я тебя не оставлю!
– Так мы погибнем оба!
Она снова замотала головой.
Издав горловой рык, Перрин отнял одну руку от топорища. Удерживать топор одной рукой было совсем невмоготу – вертящаяся рукоять жгла ладонь. Освободившейся рукой он схватил девушку и начал подталкивать ее к выходу. Фэйли взвизгнула и уперлась в него кулачками, но Перрин, не обращая на это внимания, прижал ее к стене и оттеснил к двери.
Как только удалось распахнуть дверь, он вытолкнул девушку наружу, захлопнул за ней дверь и привалился к створке спиной, потом движением бедра задвинул щеколду и снова схватился за топорище обеими руками. Сверкающий отточенный полумесяц находился уже в нескольких дюймах от его лица. Фэйли неистово кричала и барабанила в дверь, но Перрин едва ли осознавал это – толстая дверь заглушала звуки, да и не до того ему было. Невероятным усилием Перрин оттолкнул топор на длину руки. Желтые глаза юноши сверкали, будто вобрав в себя свет всех горевших в комнате свечей.
– Ну что, – проревел он, обращаясь к топору, – теперь мы остались один на один. Кровь и пепел, как я тебя ненавижу!
Внезапно на него напал истерический смех. «Ведь все считают, что это Ранд должен сойти с ума. Ранд! А я дошел до того, что разговариваю с собственным топором. Ранд, чтоб ему сгореть!»
Стиснув зубы, Перрин оттолкнул топор на расстояние шага от двери. Стальной полумесяц, дрожа, тянулся к нему – юноша почти ощущал переполнявшую его жажду крови. Внезапно Перрин обеими руками рванул топорище на себя и отскочил назад. Лезвие метнулось к его голове, и Перрину почудилось, будто он услышал торжествующий клич, словно его враг был живым. В самый последний миг Перрин отклонился в сторону, и просвистевший мимо топор с глухим стуком вонзился в дверь.
Он чувствовал, как жизнь – а как иначе это назвать? – покидает плененное оружие. Медленно Перрин убрал от него руки. Торчащий в двери топор снова стал всего лишь топором – дерево, сталь, и ничего больше. Ну и пусть пока остается здесь, решил юноша, место подходящее. Дрожащей рукой он утер пот со лба. «Безумие, безумие следует за Рандом повсюду».
И тут до него вдруг дошло, что из-за двери не доносятся отчаянные крики и стук. Поспешно откинув щеколду, Перрин распахнул дверь. Стальное лезвие топора, насквозь пробившее толстое дерево, поблескивало в свете масляных ламп, редко расставленных вдоль завешанных гобеленами стен коридора.
Фэйли застыла перед дверью с поднятыми руками – видно, собиралась в очередной раз стукнуть по ней кулаками. Глаза ее были широко открыты. Девушка растерянно коснулась кончика своего носа и слабым голосом произнесла:
– Еще бы дюйм – и…
Неожиданно она бросилась к нему и, что-то бессвязно бормоча, стала исступленно целовать его, доставая губами только шею и бороду. Спустя мгновение, так же стремительно отпрянув, девушка с тревогой пробежала пальцами по его груди и рукам:
– Тебе больно? Ты ранен? Он тебя не…
– Со мной все в порядке, – отозвался Перрин. – Ты-то как? Я не хотел тебя напугать.
Девушка уставилась на него:
– Правда? Ты совсем не ранен?
