Этот ищущий взгляд, бредовый или нет, она обнаружила у себя и здесь, в долине Виона, в «vega», в «praire», в «gaba-al-nahar». И, не раздумывая, она тут же отреклась от него. Да, это было отречение, зарок, обет, хотя уже в следующий момент она подумала, что такое ежедневное всматривание, «честно говоря, было прекрасным и оживляющим», по-другому оживляющим и по-другому прекрасным, не сопоставимым даже с каким-нибудь киношедевром. Но тут, в долине, в этом лесу, речь вовсе не шла о том, чтобы обнаружить чужих, незнакомца или незнакомку. Значит, с этим будет покончено! Здесь и сейчас больше не будет никаких поисков! Вечное всматривание – да! Но выискивание – нет! И она натурально, bel et bien[40], показала своему выискиванию язык.
Вот так она и сидела на берегу пруда, опустив ноги в воду, но в какой-то момент оказалось, что она не одна. Она как раз занималась тем, что шевелила пальцами ног, когда из глубины пруда возникло невидимое нечто и поплыло в ее сторону, взрыхляя поверхность воды до самого противоположного берега. Определенно это было какое-то животное, только какое? Оно обогнуло то место, где она сидела, подняв еще более сильные волны, по-прежнему невидимое, не познаваемое даже по фрагментам силуэта, и направилось, выписывая змеиные извивы – что было видно по петлистой дорожке на поверхности воды, – на середину пруда, где оно, не оставив никакого намека на животное, нежданно скрылось в глубине. Но извилистые линии еще долго оставались в виде подвижных фигурных борозд на этом лесном пруду, большая часть которого продолжала пребывать почти в абсолютном покое (только мелкое шевеление от семенящих шажков одной стрекозы, двигавшейся по воде). По представлениям сидевшей, животное было китом, не каким-то китом, а тем самым, который поглотил пророка Иону, взывавшего к Богу и возвещавшего кончину мира, а потом, продержав его три дня во чреве своем, изверг на сушу. Ей представилось кроме того, что кит по-прежнему скрывает в брюхе пророка, предсказывавшего конец света, и по ней, так ему там самое место, причем навсегда. Хотя в какой-то момент она осознала, что образ этого Ионы сопровождал ее с самого начала путешествия, как своеобразный путеводный ориентир.
Следующее существо, встретившееся ей тут, в долине Виона, опять оказалось из мира животных. После всех этих представителей живой природы, которые попадались ей с самого раннего утра, она хотя и не утратила способности видеть их, но перестала воспринимать все это, будь то заяц, лиса, кабан или даже косуля, однако в данном случае речь шла о чем-то совершенно особенном и для нее невиданном. Среди деревьев летал фазан, не слишком близко, не слишком далеко, там, где на старинных картинах, уже освоивших и еще не утративших законы перспективы, располагался «средний план». За свою жизнь, при всей молодости, она повидала бесчисленное множество фазанов и не раз наблюдала, как они бродят по полям, разбегаются, летят, а главное – как взлетают, резко вспархивая из кустов или с борозды, c громким гортанным криком, от испуга или еще от чего: но такого фазана и такого полета она еще никогда не видела. В лучах солнца, которое освещало низину сбоку, держась на некотором расстоянии, оперенье этого улетающего фазана сверкало золотом, сияние которого без солнца было бы, наверное, еще сильнее. Этого золотого фазана никто не вспугнул, и он, на протяжении всего своего полета, долгого-долгого, между ольхой, кленами и добавившимся здесь, в этой части долины выше по течению реки, буками, не издал ни единого звука, ни единого крика. Золотой фазан, огромный, как ей показалось, во всяком случае, в два раза больше, чем известные ей фазаны, летел беззвучно. И летел он при этом, проложив свой путь по прямой, по одной неизменной горизонтальной линии, оставаясь на уровне половины стволов деревьев, скорее ближе к земле, чем к кронам, ни разу не уклонившись ни от одного ствола, ни от одной ветки, ни вверх, ни вниз, ни тем более в сторону, как будто он заранее рассчитал траекторию своего полета. Казалось, не будет конца этому тихому полету по прямой, на заданной высоте, через лес, который при этом растянулся, превратившись в череду лесов, и бесконечной будет игра теней и света на оперении, свет, тень, снова свет и так далее, и золото будет менять свои оттенки. Этот полет фазана нельзя было назвать «прямым как стрела», скорее наоборот; он, конечно же, был прямым, но при этом, как он буквально представлялся ее взору, очень медленным, очень-очень медленным. Хотя вон то перо в хвосте, разве оно не имеет форму стрелы, на удивление длинной, готовой к запуску стрелы с опереньем? Это правда, вот только та стрела, смотрящая назад, служила, совершенно очевидно, единственно только для того, чтобы рулить и держать курс. Вот так и летел золотой фазан, тихо и без спешки, по своей прямой, двигаясь по своему проложенному пути, и продолжает лететь там, среди деревьев, за деревьями, и теперь, когда рассказывается история воровки фруктов, по прошествии долгого времени с момента того, если смотреть реалистично, скорее короткого, а с ее точки зрения, даже слишком короткого полета. C тех пор она не видела ни одного летящего золотого фазана, и она до сегодняшнего дня ни разу так и не побывала снова там, где он прочертил перед ней свою воздушную линию. Но с годами это место посреди покрытой мхом долины стало для нее местом возможного паломничества, независимо от того, совершит ли она его когда-нибудь или нет.
