Это произошло возле железнодорожной станции Сен-Кристоф в Сержи, задуманной как центр центров Нового города и названной по давно исчезнувшей церкви, носившей имя местного святого, Христофора, перевозчика, который когда-то взял себе на плечи младенца Христа и, чувствуя, как он становится все тяжелее и тяжелее, перенес его ночью через реку, через все реки, и, стало быть, через реку Уазу. На месте бывшей церкви Святого Христофора стоит теперь призванная служить символом города стальная конструкция в виде аркады, высотой не меньше, чем прежняя колокольня, а внутри ее размещены монументальные (диаметр 12 метров? 16? можно посмотреть в интернете) стальные, но с достаточным количеством просветов между спицами каркаса, чтобы не перекрывать вид на небо, часы, с римскими цифрами от I до XII.
Правда, в тот вечер часы возле Сержи-Сен-Кристоф остановились, а может быть, они уже давно стояли. За просвечивающим корпусом этих часов, имевших форму почти что гигантского колеса обозрения, к «спицам» которого теперь прибавились еще и остановившиеся стрелки часов, небо, хотя еще и светлое, стало вечерним. Вдали шныряли ласточки, намекая на поля, простирающиеся за Новым городом. На какое-то время они исчезли, причем как будто не только на этот день, и вот теперь появились снова.
Когда воровка фруктов в какой-то момент подняла глаза, уже сгустились сумерки, солнце давно зашло, за круглыми часами и перед ними наметилось какое-то мельтешение, но только когда она вгляделась в темные тени, она поняла, что там, на площади, у самой земли, при свете уличных фонарей носятся зигзагом летучие мыши. Значит, получалось, что в Новом городе все же водятся летучие мыши, хотя о них говорят, будто они могут жить только в старых стенах, на прогнивших чердаках, в земляных погребах. Может быть, здесь сохранились постройки прежних веков? Во время своих походов по городу она что-то не видела ни одного нового здания, которое обрушилось бы и превратилось в руину. Да этого и не могло бы быть. Слишком уж гордился этот город тем, что он новый, и всячески старался продемонстрировать свою новизну. Летучие мыши! Вылетели, воспользовавшись вечером, из какой-нибудь потаенной пещеры? Из склепа на каком-нибудь старом кладбище, уже давно разрушившемся, но, по крайней мере, защищенном от посягательств на его территорию?
Проснулось ее чувство места, в виде радости от места, радости от того, что она находится в правильном месте. Но это уже было здесь и сегодня не в первый раз. Уже за несколько часов до того ей довелось испытать это наслаждение, когда она, несмотря на свое намерение покончить с «воровством фруктов», все же не удержалась и кое-что все-таки сунула в свою воровскую сумку, собранное там и сям, бессистемно, как бог на душу положит, походя, левой рукой, занимаясь одновременно совершенно другим делом. При этом ее действие ни в коей мере не было воровством и не содержало в себе состава преступления в юридическом смысле. И тем не менее она держала себя в такие моменты как «настоящая воровка фруктов».
То, что она брала себе, не было украдено, потому что все это произрастало тут и там безо всякого присмотра по всему Новому городу, никому не принадлежало, не было ни частной, ни общественной собственностью, если только, конечно, город не притязал на административное управление всей этой дикой растительностью и тем, что называлось сорной травой. Все, что воровка фруктов присваивала себе, отщипывала, срывала, вырывала, продавалось на рынках как «лук зеленый», «кресс-салат», «спаржа», «дыня», «щавель», «тыква» и было специально выращено. Она же собирала то же самое, в скромных количествах, по дороге от окраин Нового города сюда, к центральной площади: лук – возле офисного здания, у самого порога, щавель – возле только что построенного детского сада, кресс-салат – на берегу случайно не забетонированной протоки, которая вела к Уазе, канавки, даже не похожей на ручеек. Но откуда взялась дикая дыня?: росла в траве на каком-то откосе. Ну а спаржа?: тоже дикая, как чахлый колосок, – выросла посреди города, безо всякого поля? Нет, тут что-то нечисто. Все чисто.
