Недоступным Сержи был, во всяком случае, для того, кто передвигался пешком. Воровка фруктов знала этот «новый город» по прежним временам. Вернувшись из собственной безвестности, она, по настоянию своей матери, работавшей в банке, изучала в здешнем университете, новом, как и весь город, экономику, правда, всего один семестр (да и то неполный). Она знала не столько сам город, сколько ландшафт, вернее, не столько ландшафт, сколько то, во что он превратился в результате стройки, но знала, кстати говоря, не по собственным наблюдениям, а по фильму Эрика Ромера, действие которого происходит в излучине Уазы, берег которой был превращен в зону отдыха и спорта, с прудами, фонтанами, лодками и бог знает чем еще. Этот фильм сохранился у нее в памяти как летний, что часто бывало у Ромера, с большим количеством синего неба и такой же воды, с длинными забавными диалогами между, как почти всегда бывало у Ромера, очень молодыми людьми, словно летящими на крыльях летнего ветра на фоне журчания искусственных каскадов. Сюжет фильма она давно забыла, она вообще – результат запоздалых последствий ее «подростковых», беспамятных скитаний? – была забывчива, что иногда производило гнетущее, если не сказать пугающее впечатление на тех, кто провел в ее обществе некоторое время, поскольку казалось, будто все пережитое вместе, притом совсем недавно, все вместе увиденное, обсуждавшееся, и даже то, что вызывало общее удивление, общий восторг, общую любовь, все это бесследно, бесповоротно исчезало, проглоченное ею. Вот так она забыла, проглотила со всеми потрохами, кто вместе с ней сидел тогда в аудитории, забыла вместе с аудиторией, кампусом и «новым городом», и тем, что находилось за пределами Сержи, и свой тихий вскрик на могиле двух братьев в Овере, забыла вместе с двумя могильными холмиками, увитыми плющом; забыла, как, вернувшись в Сержи, испытала настоящую детскую радость (да) от слов, сказанных ей весенним вечером на одном из новых бульваров каким-то стариком, при том что в Новом городе старики были большою редкостью: «Какая вы красавица, мадам!» («мадам», не «мадемуазель»), забыла вместе со стариком, Бульваром Акаций, или это была Авеню Мимоз? и Сержи.
Если кто-то обращал ее внимание на свойственную ей забывчивость, она испытывала чувство вины; ощущала себя ответственной за это; а если ей, на примере Сержи, начинали объяснять, что полное забвение времени и места произошло оттого, что она никогда не жила в Новом городе, а каждый день ездила на региональном поезде от квартиры матери в Париже до кампуса и обратно, и что за все эти месяцы она ни разу тут даже не переночевала, то она отметала все эти объяснения, считая их неуместной попыткой помочь ей оправдать ее бесконечную забывчивость. Она была виновата. И никаких отговорок!
С другой стороны, у нее имелся на это и свой ответ: «Да, то, как я все подряд забываю и забываю, выглядит пугающе, и тебе от этого должно быть страшно. Но уверяю тебя: всякий раз у меня все же кое-что, вполне определенное, остается!» – «Что, например?» Как правило, она не могла сказать что. Или, скорее, и это было видно по ней, сохранившийся в памяти образ был связан с чем-то таким, что еще больше напугало бы спрашивающего, повергло бы его в ужас или пристыдило, оказавшись его собственной личной виной, либо этот образ был связан с чем-то, что совершенно не касалось ни его, ни кого бы то ни было другого, а касалось только ее.
Применительно к забытому ею Сержи она однажды смогла сказать, что́ именно у нее все же сохранилось от Нового города, это была опоясывающая полоска ничейной земли, недоступная для прохода, заложенная архитекторами как специально для того, чтобы сбить с толку, вокруг размещенного тут на гигантской территории населения.
Она позволила себе поэтому добраться до Сержи не пешком, а на автобусе. По-летнему малочисленные пассажиры с самого начала. На протяжении всего пути почти никто не выходил и не садился. Те несколько человек в автобусе сидели молча, поодиночке. Свет в салоне желтый и постепенно становился все желтее; в поезде никогда не бывает такого желтого света. Предвечернего. Вечернего. На конечной остановке в Сержи-ле-О прощание с водителем – водительницей. Ее ответные слова. Все те немногие, что выходили здесь, попрощались с ней и поблагодарили.
