Наконец рубль сдался. Алексей поздравил одинокую продавщицу с наступающим, взял два кофе и два пирожных. Себе заварное, Машке — «краковское». Пирожное оказалось изумительным, кофе не хуже.
— А что же ты не спрашиваешь про зачёт? — спросила Машка, аккуратно отхлёбывая кофе.
— Ой, забыл! Мадемуазель, не соблаговолите ли Вы открыть несчастному склеротику тайну получения зачёта в новогодний день?
— Соблаговолю! — скромно опустила ресницы Маша и тут же не выдержала. — Ой, Лёш, знал бы ты как я гонялась за этой Промокашкой. Думала уже всё — конец!
Продавщица включила музыку.
«Michele ma belle,
Sont les mots qui vont tres bien ensemble[2]»,
— поплыло по залу, и закачались елочные гирлянды, и даже бумажные снежинки, приклеенные к стёклам витрин, закружились в танце. Маша ела пирожное, запивала маленькими глотками кофе и тоже покачивала головой в такт музыке. При этом она, ни на секунду не останавливаясь, рассказывала о своих сегодняшних подвигах. Как она удивилась, что в новогодний день в институте полно народу. Как долго и безуспешно искала Валентину Петровну, по прозвищу Промокашка. Как уже думала, что ничего не выйдет, но удача ей всё же улыбнулась. И чего ей, бедной скромной второкурснице, стоило уговорить надменную Промокашку сжалиться и поставить зачёт.
Алексей давно проглотил пирожное и забыл про остывающий кофе. Он, не отрываясь, смотрел на Машу, ловя её глаза. Кружились бумажные снежинки, танцевали гирлянды, нежность заволакивала Алексея как ласковое море, и перехватывало дыхание.
— Ты чего, Лёша? — осеклась Маша и глянула ему прямо в глаза.
Алексей молчал — его уже не было, он утонул в этой бездонной Вселенной.
— Лёша! Леша, ты где? — ласково спросила Маша. — Ау!
— Какая же ты красивая! — прошептал Алексей выныривая.
— Ага! Красавица писаная! — ухмыльнулась Маша и тут же опустила глаза. — Лёша, ты меня смущаешь.
Дверь магазина приветливо хлопнула за ними, выпуская на мороз новую партию запахов: «С Новым Годом! С новым счастьем! Заходите ещё». На улице зажглись фонари, медленно закружились хлопья мокрого снега. Машина рука вновь уютно устроилась у Алексея в кармане, говорить ни о чём не хотелось.
Они прошли банк, кафе, рядом с которым толстая женщина ещё продавала горячие пирожки. Сзади остался «Детский мир», как ни странно, там тоже ещё было немало покупателей.
А в сквере было пусто, аллейки уже покрылись снегом. Снег лежал на елях, помнящих Алексея с детства. Снег укрывал тонким слоем ступеньки, и они вновь казались юными. Снег лежал на голове, эполетах и носу Лермонтова, грустно и понимающе смотрящего на предпраздничный город.
Снег лежал всюду.
— Лёша, а ты знаешь, с тобой очень легко молчать, — сказала Маша, проводя пальцем по заснеженной ограде ступенек. — Спокойно и уютно.
— А я думал, это потому что от меня редко что умное услышишь.
— Болтун! — улыбнулась Маша. — Это тоже есть. А что у тебя в сумке?
— В какой сумке? — сделал большие глаза Алексей. — А, в сумке? И что же у нас в сумке? В сумке у нас шампанское.
— Полусладкое?
— Полусладкое!
— Что же ты молчишь? Вот партизан! Давай его выпьем! — Маша вытащила руку, подбежала к скамейке у фонтана и стала сметать снег. — Надо обязательно выпить и загадать желание.
Алексей подошёл, стал помогать сметать снег. Снег был липким, сметаться не желал, оставлял на скамейке маленькие лужи и льдинки.
— Да ну её к чёрту, — засмеялась Машка, — что мы старенькие? Давай стоя. Как алкаши!
— Желание дамы закон! — усмехнулся Алексей, открывая бутылку. — Держи стаканы, алкашка.
— Только ты со стрельбой открывай, чтоб пробка в небо полетела, — потребовала Маша.
Алексей открутил проволоку и, изображая страшный испуг, стал вытаскивать пробку. Машка нетерпеливо повизгивала, держа в каждой руке по бумажному стаканчику. Бутылка тихонько хлопнула, выплеснув лёгкий дымок. Пробка осталась у Алексея в руках.
— Холодная, зараза! Надо было потрясти, — Алексей с досады запульнул пробку в пустой фонтан.
— Да ладно, не расстраивайся! Я пошутила. Вообще-то я боюсь, когда стреляет, — Машка передала второй стаканчик Алексею. — За что будем пить?
