Он выключил телевизор и начал собирать вещи.
«Какие добрые, душевные люди живут в заграницах, — покачал головой Ермолаев, — как они искренне переживают и хотят всем добра. И мечтают, чтоб все жили, как они, и тоже ели на завтрак лягушек и ракушек. Отрадно видеть, сколь неподвластны диалектике клеветники России. Вот уже двести лет, если не больше. Однообразны и долговечны как попугаи. Может, это и к лучшему? Если враг тебя наполовину похоронил, его легче ухватить за ногу и опрокинуть на грешную землю.
Вот только непонятно — если жизнь в Европе такая прекрасная, зачем так бесноваться? Не сопереживать, а именно бесноваться. Что, так проще перевести стрелки? Забудьте, мол, граждане европейцы, что в сороковом году вы приняли тоталитарный режим и смирились. Ну, посмотрите, люди добрые, разве можно такое представить, глядя на благостную картину современной Франции? Конечно, нет. А теперь посмотрите на ужасную Россию. Вот она, родина пороков. Значит, она в самом принципе была и будет виновата во всем, и это из-за нее мы тогда временно отклонились, выбирая из двух зол меньшее…»
Он посмотрел на часы. Пора в аэропорт.
…«Руасси». Скользя взглядом по стеклу и металлу, Ермолаев вспомнил карикатуру, появившуюся несколько лет назад в солидном французском журнале — на аварию подводной лодки «Курск»: нелепая развалина, лежащая на дне среди водорослей, с надписью «Россия». Ах, какая глубокая символика… Практически тогда же грохнулся гордость тамошней авиации «Конкорд», но карикатуры на падающий металлолом с надписью «Франция» почему-то не появилось. Как не будет и ехидства по поводу осыпавшегося нового терминала в аэропорту Шарля де Голля…
Рядом промелькнуло знакомое лицо. Девушка в арабском платке прошла через рамку и ступила на движущуюся дорожку. Ермолаева бросило в жар. Теперь она стояла спиной и быстро удалялась. Сердце у него стучало как барабан. «Неужели Ясмина? — подумал он и посмотрел на синий монитор. Один из ближайших рейсов был на Каир. — Да, похоже, это она. Эх, разошлись пути-дорожки…»
Глава восьмая
Семринский душитель
Задание выполнено, и вот — две недели заслуженного отдыха. Ермолаев решил для начала навестить в Семринске тетку.
— Ой, племянничек, а у нас тут такое, — с места в карьер начала она, — такое…
Он ухмыльнулся. Что может случиться в махоньком городке, где аж два года назад обворовали магазин, и вспоминают до сих пор? Ну не о похищении же уранового порошка из секретной лаборатории судачат на скамейках…
— Маньяк появился, — продолжала тетка.
— Ну?!. — Ермолаев отставил чашку.
— Вот тебе и ну. Куды котимся?.. — она горестно покачала головой. — Семенову бабушку знаешь? Дак ее внучка с Настенькой-то в одном классе и училась, а Настеньку, девку, маньяк задушил. Тут рядом, за поплавком, где те дома пятиэтажные. И будто еще много. Ой, мы все теперь боимси…
— А милиция?
Тетка пренебрежительно скривилась:
— Да ну, милиция… Приходили с собакой, искали, потом по квартирам ходили, все выспрашали, гумагу изводили. Да у нас разве найдут…
— С собакой, говоришь?
— С собакой. А собака ничего не нашла. У Петровны сын в милиции служит, он говорит — в подвале след пропал.
— Это у какой Петровны? — Ермолаев стал перебирать в уме имена соседей.
— Да у Мещеряковых-от.
— Это что, Серега Мещеряков в милиции служит?! Да он же хулиганом был.
— Ну, а таперь исправилси, в милицию приняли.
— Хм. Так говоришь, в подвале след потеряли, а это где?
— Да там где кийоск, в первой парадной, и ничего не сыскали. Да не могут они, вот и весь сказ, — она наклонилась и добавила шепотом, — а иначе, и не хотят.
— Да уж, Серый найдет, пожалуй. Пару желудей…
Ермолаев встал и подошел к окну. В душе стало пасмурно, как в этом несовершенном мире: вот ведь, после работы в душном и насквозь чужом каменном мешке вернулся домой, готов был землю целовать в городе своего детства, а кто-то взял и все испортил… Кстати, надо посетить Баскакова, начальника местной милиции.
В темном коридоре, пахнувшем прелым линолеумом, Ермолаев столкнулся с молодым выглаженным милиционером.
— Ба, какие люди! — радостно воскликнул блюститель. — Не узнаете?
