Мегрэ зажег трубку и глядел на своего спутника: трудно было определить, о чем он думает.
– Продолжайте. Итак, четверг, четыре часа утра. Полагаю, никто не видел, как вы вернулись к себе?
– Конечно.
– И никто не видел, как снова вышли?
– Никто.
– Что вы сделали с оружием?
– Откуда вы знаете, что я от него избавился?
Комиссар пожал плечами.
– Не понимаю, почему я это сделал. Я чувствовал, что меня обвинят.
– Почему?
Рикен с удивлением посмотрел на Мегрэ.
– Ну как же, это естественно. Только у меня был ключ. Кто-то воспользовался моим оружием, которое я хранил в ящике комода. Случалось, мы с Софи спорили. Она хотела, чтобы я получил постоянное место.
– Кто вы по профессии?
– Если это можно назвать профессией — я журналист, но постоянного места работы не имею. Я печатаю свои статьи, чаще всего рецензии на фильмы, где удастся.
– Вы бросили браунинг в Сену?
– Немного ниже моста Бир-Акем… Потом я бродил, искал, где откроется первый бар… Когда я наконец нашел бар в районе Вожирар, то выпил одну за другой три рюмки рома. Если бы меня стали допрашивать, я не смог бы отвечать. Я был уверен, что запутаюсь… Теперь меня засадят в одиночку. Мысль о тюрьме, о громадных засовах на дверях… Я страдаю клаустрофобией до такой степени, что не могу ездить в метро…
– И поэтому вы решили бежать за границу?
– Нужно побывать в моей шкуре, чтобы понять меня. Не могу даже назвать кварталы, по которым бродил… Мне необходимо было уйти подальше от Гренель. Помню, что оказался я вдруг на Монпарнасе, потом помню белое вино на бульваре Сен-Мишель. Я надеялся выиграть время, избежать допроса в том состоянии, в котором находился. В Бельгии или в другом месте я мог бы следить за газетами, как продвигается расследование.
Такое сочетание хитрости и наивности не могло не вызвать улыбки у Мегрэ.
– Что вы делали на площади Республики?
– Ничего. Я оказался там, как мог бы оказаться в любом другом месте. У меня оставалось десять франков. Я пропустил три автобуса.
– Потому что это были закрытые машины?
– Не знаю… Клянусь, комиссар, не знаю. Мне необходимы были деньги, чтобы купить билет на поезд. Я поднялся на площадку автобуса. Там было набито. В этой толчее я очутился за вашей спиной. В какую-то минуту вы подались назад и едва не потеряли равновесие. Я заметил, что у вас из кармана торчит бумажник. Я выхватил его, не думая, но когда поднял голову, увидел, что на меня смотрит какая-то женщина. Удивляюсь, как она сразу же не забила тревогу. Я выскочил на ходу. К счастью, автобус проезжал по очень людной улице, от которой отходили узкие и запутанные переулки. Я побежал… Потом долго шел…
– Гарсон, два пирожных!
Было половина второго. Через сорок пять минут правосудие приступит к делу, и квартирка на улице Сен-Шарль наполнится официальными лицами, а полицейские будут сдерживать любопытных, не позволяя им подойти ближе.
– Что вы со мной сейчас сделаете?
Мегрэ ответил не сразу, потому что еще не принял никакого решения.
– Вы меня арестуете? Я понимаю, что вы не можете поступить иначе, однако же клянусь вам…
– Ешьте! Может, кофе?
– Зачем вы все это делаете?
– А что особенное я делаю?
– Заставляете меня есть, пить. Не торопите меня, а, напротив, терпеливо слушаете. Не это ли называется у вас «ловить на ласку»?
Мегрэ улыбнулся.
– Я только пытаюсь упорядочить некоторые факты.
– И заставить меня говорить?
– А я ведь не очень настаивал.
– Сейчас я чувствую себя немного лучше… — он съел пирожное и закурил сигарету. Его лицо слегка порозовело. — Но я не в силах вернуться туда, увидеть это снова.
– А каково мне?
– Ну, это же ваша профессия. Кроме того, речь ведь идёт не о вашей жене.
Бредовые идеи внезапно сменялись вполне здравыми рассуждениями, слепой страх отступал перед логическими доводами.
– Странное вы существо.
– Потому что я откровенен?
– Мне бы тоже не хотелось, чтобы вы болтались, мешая всем, когда приедет прокуратура, и уж совсем ни к чему, чтобы журналисты мучили вас своими вопросами. Когда мои инспектора прибудут на улицу Сен-Шарль — кстати, они, наверное, уже ждут нас там, — я отправлю вас на набережную Орфевр.
– В одиночную камеру?
