Но самое главное, там был мой альбом. Суть меня, эссенция. Я записывала туда свои мысли, рассказывала альбому о прочитанных книгах, вклеивала туда рисунки, которые мне нравились и сама рисовала там.
В дождливые дни я даже не скучала по морю, потому что я могла провести день наедине с моим альбомом, а главное с самой собой. Альбом был вещественным отражением моей отдельной, уникальной и индивидуальной души, и за это я была ему невероятно благодарна.
Что это за чувство я поняла много позже. Моя забота о нем, ежевечерние ритуалы, когда я доставала его и гладила страницы, все это было преисполнено желания отблагодарить альбом за все, что он сделал для меня.
В шкатулке сестры были мертвые цветы и мертвые насекомые, ее собственные, не похожие на мои, украшения, ее бальзам для губ, пахнущий ванилью, малиной и персиком, фотографии красивых мужчин и женщин, которые она часто просила у мамы.
Так я понимала, что мы с сестрой очень разные. Содержимое шкатулок было как наши внутренности — самое личное, какая-то квинтэссенция жизни, только не спрятанная глубоко внутри, а хранимая снаружи.
Я лежала на полу, источавшем почти незаметный запах лака и сильный — древесины. Дождь бил по стеклу, убаюкивая меня. У нас из окна было видно море, и я любила смотреть на него в дождь. Оно бушевало, но капли на стекле скрадывали его дикость, и оно становилось расплывчатым, пастельным. Я видела, как волны бьют камни, но их удары казались мне почти нежными из-за пелены дождя.
А если открыть окно или выйти на балкон, то можно услышать запах влажных цветов и бушующую воду.
Я никогда не открывала окно, но мне нравилось быть поблизости, и я часто представляла, как распахну его, впуская в комнату ветер и сырость, которые так не любила Антония.
Отголоски бога-зверя в моей душе становились все более жуткими с возрастом, но тогда я считала, что распахнуть окно в дождь, это вершина злодейства.
Сестра пинцетом укладывала стрекозу в маленькую стеклянную коробочку, язык она высунула, а глаза прищурила, и выглядела в этот момент комично. Пинцет зажал ярко-синюю, с фиолетовым отливом стрекозу, которую сестра ловила очень долго.
Я отодвинула свою шкатулку, красивую, любимую, с фарфоровой бляшкой на крышке, на которой были изображены цветы и ягоды. На красном дереве было серебром написано мое имя — Октавия. Вот почему шкатулка была моей абсолютно.
Я листала свой альбом, любуясь на то, как изменяется мой почерк, остановилась на последней странице, где еще ничего не было написано. Я вклеила туда красивые марки с ласточками, которые Антония после долгих уговоров купила мне на почте.
Чего-то не хватало. Марки были рассеяны по обеим страницам, но здесь нужно было что-то еще. Иногда я удовлетворялась одной единственной картинкой, а иногда исписывала страницу целиком и полностью. Здесь нужно было что-то среднее. Я задумалась. Может быть, сбрызнуть бумагу мамиными духами? Ласточки запахнут свежестью, и это, наконец, сделает их полноценными. Я протянула руку и взяла стакан с клубничной водой. Она почти не имела вкуса, но цвет у нее был нежно-розовый, а клубничный запах казался очень приятным. В стакане плавал листик мяты, который я всегда вылавливала, когда воды оставалось совсем чуть-чуть, и ела. На подоконнике стояли тарелки с молочным пудингом. Он был белый, дрожал от любого движения, был не слишком сладким и имел насыщенный сливочный вкус. На нем дрожали три зернышка граната, и я его любила. Но я дала себе зарок — не притрагиваться к пудингу, пока я не закончу страницу.
Мне нравилось ограничивать себя, как это делает наш бог.
— Ты хочешь пудинг? — спросила я у сестры. Она ответила:
— Я хочу насадить ее на иглу, поэтому я не могу думать о пудинге.
Я сказала:
— Хорошо. Я тоже могу не думать о пудинге.
Но пудинг не шел у меня из головы. Чтобы приблизить нашу встречу, я решила, что на странице между марками не хватает узора в горошек. Наверное, синего, потому что чайки летают по синему небу.
И я начала рисовать одинаковые кружочки, один за другим, и мои действия казались мне неотделимыми от шума дождя. И вот, посреди этого обычного дня, приятного и полного спокойствия, меня поразила мысль: я хочу сына. Я впервые задумалась об этом и, как и многих маленьких девочек, эта мысль поразила меня.
