Все снимки я так и не посмотрел, потому что внезапно заинтересо-вался шкафом. Он выглядел, как обычный одёжный, какие сейчас соби-рают коллекционеры - старый, основательный, с резными украшениями на уголках. Подсознательно я ожидал, что шкаф будет заперт, но левая дверца легко распахнулась, и я увидел в самом деле одежду - офицерс-кий китель, ещё один, маскхалат старого образца... На верхней полке лежали свёрнутые ремни, фуражка без кокарды, пограничная панама - тоже старая, выцветшая до белизны. На полу под одеждой стояли акку- ратно вычищенные сапоги, высокие ботинки с какими-то клоунскими но-сами (в американской армии такие называются "Микки Маус", вспомнил я), а в самом углу поблёскивала пара шпор.
Я наклонился.
Шпоры были золотые. Без сомнения. И не с круглым, а с зубчатым колёсиком, как в старину. А наклонившись, я увидел в другом углу аптеч-ку - большую, кожаную, настоящий чемодан, перетянутый ремнями и отмеченный облезшим красным крестом.
Продолжая коситься на шпоры, я открыл вторую дверь. И не удер-жался от посвистывания. Эта часть шкафа внутри делилась на секции. На уровне моей груди стоял какой-то аппарат - плохо было видно, что за штука. А выше оказались выдвижные ящики вроде ящиков библиотечно-го каталога, только побольше. На одном было написано: "ПЕРЕПИСКА". На другом - "АРХИВ 2-й ИБР". На третьем - "ЭТНОГРАФИЯ , ПОЛИТИКА, ИСТОРИЯ, ВОЕННОЕ ДЕЛО" И на четвёртом, последнем - "КИНО- И ФОТОМАТЕРИАЛЫ, КАССЕТЫ".
Поколебавшись, я потянул к себе "архив". Там оказались туго про-шнурованные и застёгнутые на ремни кожаные папки, помеченные цве-товыми кодами - трёхцветными квадратами. Возиться с ними мне не за-хотелось, и я вытащил третий ящик. Он внутри был поделен на секции, в каждой из которых лежали скреплённые степлером стопки листов - или растрёпанные блокноты разного формата. Я схватил один - толстый, но размером не больше ладони. Желтоватые плотные страницы оказались сплошь исписаны... но не по-русски, не по-английски, даже не по-фран-цузски, а значками, в которых я узнал глаголицу(1.) !
Это не лезло уже ни в какие ворота. Какой человек в здравом уме и твёрдой памяти станет писать мёртвой азбукой?!
Я сунулся в четвёртый ящик. Тут лежали магнитофонные кассеты - вернее, бобины к катушечнику - пакеты из плотной чёрной бумаги - ско-рее всего, тоже фотки - и жестяные коробки с киноплёнкой, подписанные тоже глаголицей.
Я не помнил, чтобы видел в доме проектор или катушечный магни-тофон.Можно поискать, но...Не вполне уверенно я потянул первый ящик, коленом задвинув остальные.
Тут лежали в основном письма. Их читать я бы не стал ни за что. Можете смеяться - считаю, что это непорядочно. Но вместе с письмами лежали два больших блокнота в зелёных обложках. Я достал один.
Он распух, потому что страницы скоробились, их покрывали раз-ноцветные пятна, часть строк расплылась, обложка-картонка отслоилась от дермантинового верха..Чернильные строчки мешались с другими - на-писанными карандашами разных цветов, да и чернила были разноцвет-ные. Стоя около шкафа, я наугад перелистал несколько страниц, наткну-лся на красную строчку, яркую, как солнце морозным утром
ЛУЧШЕ ТВОРИТЬ ЗЛО, ЧЕМ НЕ ЗАМЕЧАТЬ ЕГО.
А ниже чуть вкось шли строчки стихотворения, написанного уже ка-рандашом(2.) :
-- На перекрёстке будущих дорог
Последний раз вглядись в родные дали.
Войны мы не хотели, видит бог!
Но в этом мире мира нам не дали...
Их гуманизм - во лжи, крови, грязи,
В смертях детей он и в палёной коже...
Не бойся в бой и мира не проси,
Когда враги его тебе предложат.
Всё сбудется, покуда ты и я
Ещё живём и в самой верной силе.
Сражается вокруг земля твоя,
А вдалеке живёт моя Россия.
17 мая 1967 года (травень 65-го года Беды)
Во рту у меня пересохло,я плотно сжал блокнот,словно боялся, что его у меня вырвут.Странное ощущение возникло - как перед походом, ко-гда ждёшь начала, первого шага и знаешь, что будет здорово, и это "здо-рово" надолго. Я ещё раз перечитал - не строчки, нет. Странную двойную дату.
