Коренастая, с широкими плечами, с крупной головой на короткой шее, с седыми, вьющимися волосами, с прямой спиной и небольшой грудью, она походит больше на мужчину, к старости отрастившего брюшко. И только загорелое лицо ее с блестящими глазами, лицо, не знавшее косметики и потому покрытое сетью мелких морщин, сияет приветливой улыбкой, полной женственности и доброты.
Это мой друг — мадам Жюльетта Кюниссе-Карно, постоянно приезжающая к нам из Парижа на Николину Гору погостить. Возраст преклонный — восемьдесят четыре года…
Жюльетта подкатывает на велосипеде к террасе, осторожно сходит с него и, прислонив к сосне, поднимается по ступенькам и усаживается в кресло. Сняв с плеча влажное полотенце, она вешает его на спинку соседнего кресла. Жаркий июльский за полдень.
— Ну, как искупалась? — спрашиваю я.
— Отлично. Хотя народу на реке ужас как много. Весь пляж усеян детьми. Я с мальчишками постарше переплыла на соседний берег и смотрела, как они ныряют с крутого обрыва. Ловкие ребята, ничего не скажешь. Возвращались вместе. Они помогли мне тащить велосипед в гору. Под горку-то я и сама качусь, а вот обратно…
Жюльетта берет с блюда на столе горсть янтарного крыжовника, поспевавшего у нас в саду, и, с наслаждением похрустывая им, продолжает:
— По правде говоря, зря я беру ваш велосипед, до реки не так уж далеко. Вот у нас в Пуйи до реки четыре километра, да и велосипеды наши намного легче. А там я ведь с апреля начинаю купаться.
— И каждый день ездишь купаться?
— Каждый день.
— Одна?
— Одна.
Жюльетта смотрит на меня блестящими глазами, и я вспоминаю, как однажды весной на шоссе на нее напал какой-то молодой хулиган, сшиб ее с велосипеда, вскочил на него и хотел укатить. Но Жюльетта, нимало не растерявшись, сняла с ноги толстый резиновый сапог и как хватит им парня по голове, тот упал в беспамятстве и лежит, весь белый, не шевелится. Тут Жюльетта испугалась до полусмерти, нагнулась над ним да как заголосит:
— Бедняга ты мой! Красавчик! Ну открой глаза… Неужели ж я тебя убила? — Пощупала пульс — слабый.
Она вскочила на велосипед, полетела к первому на шоссе дежурному телефону и позвонила в амбюланс:
— Скорее! Тут на шоссе парень лежит без сознания… Помогите… На десятом километре… Да! — И, не помня себя от страха, она умчалась домой. После этого случая с неделю она не ездила на реку купаться…
Мы сидим в тени, у нас на террасе, и я смотрю на мою подругу и думаю о том, что все же она человек необычайного склада. Ее трудно причислить к какому-либо типу. Имя — Жюльетта — глубоко вросло в наше представление как женственный образ, созданный Шекспиром на веки вечные. Но моя Жюльетта ни в какой мере не оправдывает своего имени. По характеру, привычкам и умозрению она скорее Ромео, чем Жюльетта.
— Наверно, я должна была родиться мальчиком — Жюлем. — Жюльетта смеется, похрустывая крыжовником. — А родилась девочкой, да еще шестипалой…
Она снимает с правой ноги туфлю:
— Вот смотри! Во Франции шестипалые дети считаются счастливыми. Мне даже не стали оперировать ногу. Да я и в самом деле в жизни была удачлива.
Я смотрю на ногу Жюльетты, сухую, как жердь, и вижу два мизинчика — один над другим.
— А он тебе не мешает?
— Нет. Ничуть, он же совсем маленький. Но при перемене погоды он ноет. Так что он у меня вроде барометра.
Странная у меня подруга: с одной стороны — образец женской доброты, мягкости и обаяния, а с другой — необычайно вынослива, крепка и жизнь воспринимает по-мужски. Казалось бы, ей трудно найти в самой себе гармонию, и тем не менее она ее находит, поскольку с ней всегда легко общаться.
* * *
Предки отца Жюльетты еще при Петре Первом, во время Северной войны, попали в плен, остались в России, обрусели и переженились на русских. А прадед Жюльетты в 1850 году основал в Москве знаменитую фабрику шоколада, какао, кофе.
— А мама моя, — рассказывала Жюльетта, — была красавицей. Луначарский прозвал ее «Прекрасной шоколадницей». Родом она была из Гренобля, звали ее Жанна Бодуэн, а бабка ее, Анаис Бодуэн, была революционеркой, участницей июньского восстания 1848 года. Она случайно избежала расстрела. Вот от нее и пошел мамин род.
