Такими же, как и его речь, были и его ранние работы — простые, сильные, правдивые и красочные. Майоль начал с обточки дерева.
«Когда я начал резать мою первую статуэтку из дерева, — рассказывал он Юдифи Клодель, — я взял брусок и принялся его обтачивать, стараясь передать основное: ощущение женской грации. Потом я затерял эту статуэтку, и через тридцать лет я нашел снимок с нее, и мне показалось, что это фотография с китайской скульптуры. Мне показалось, что она — из другой эпохи. А у меня ведь не было никакой идеи, кроме той, что нужно вырезать из дерева красивые формы. И это дало мне ключ к тому, что делали наши предки».
6
Мне удалось посмотреть небольшой хроникальный фильм о Майоле, снятый в 1943 году режиссером Жаном Лодсолем в Баниюльсе. Это удивительнейшие кадры, уловившие все особенности этого гениального человека…
Вот он бредет тропинкой, седая борода развевается на ветру, и походка его, несмотря на возраст, быстра и стремительна…
Вот он, усевшись под солнцем на подоконнике, рассматривает папку с рисунками, и крупным планом видишь его неказистые башмаки, совсем особенные, сохраняющие типичность его походки…
Все последние годы жизни он посвящал рисунку и живописи. Он много писал маслом в Баниюльсе, и живопись его была импрессионистического характера. В силу своих привычек он никогда не собирался на пейзаж с мольбертом и складным стулом, он любил случайно набрести на мотив, и тогда он привязывал холст к стволу дерева носовым платком за перекладину подрамника, садился на пенек и писал по вдохновению, полный свободы и внешне, и внутренне. Рисовал он много и постоянно носил в карманах записные книжки, куда заносил штрихами то, что ему казалось важным.
А вот Майоль, повязав голову платком, присел на корточки над ручьем и что-то там разглядывает с абсолютно не стариковской пытливостью, юмором и даже какой-то нежностью на морщинистом лице…
Он любил природу с младенчества до старости и с той же неизбывной страстью. Он вставал каждый день в шесть часов утра, чтобы увидеть восход солнца, и ложился поздно, чтобы не пропустить концерта лягушек, который слушал на берегу каменистой речки, присев на валун и целиком отдаваясь природе, наблюдая за светящимися насекомыми, которые производили легкий шум.
— Вы думаете, что здесь тишина и уединение? Ошибаетесь. Вслушайтесь, какое здесь шумное общество!..
…Еще кадры: Майоль в своем доме, который отапливался дровами и освещался свечами, он любил этот дом, но не любил семейной обстановки. В розовом доме его всегда ждали, все для него приготовляли, сердились, упрекали, просили денег, а он любил жить один, в его собственной, одному ему понятной атмосфере. Он любил думать, наблюдать, мечтать и наслаждаться тем, что всем остальным людям казалось будничным. У него был свой «университет», и он постоянно искал атмосферы высокого духа анахорета.
— Я стар. Я ничего не хочу. Я не хочу думать о деньгах, не хочу, чтоб от меня чего-то ждали и требовали. Я хочу жить в мире идей и во имя их продолжать работать, а для этого необходимо одиночество, — говорил он.
И он уходил далеко от дома, на холмы, этот восьмидесятитрехлетний артист, и преодолевал по пятнадцать километров, отыскивая дикие места. Там, где-нибудь на верхушке холма, он раскладывал костер из сухих виноградных сучьев и жарил на углях мясо, приправляя его пряными травами. Во фляге у него было сухое баниюльское красное вино, и ничего лучше не было для него, как завтракать на природе, сидя на камушке и глядя на синий Львиный залив.
Он и дома любил приготовлять пищу и умел из простой фасоли сделать чудо, сплошную поэзию, потому что считал кухню — искусством. Он любил все делать сам, вплоть до украшения парадного стола, что считал чрезвычайно важным, если надо было принять гостей.
…Кадры в мастерской: Майоль перед своей последней работой — скульптурой «Грация». Его морщинистые руки отбивают от застывшего гипса лишние кусочки с бедра статуи. Последнее время он работал, не отливая с глины гипсовой формы, а просто накладывая сырой гипс на плоскости, соскабливая и выравнивая линии тела скребочком…
