– Ну что же вы, господа, – проговорил «покойник». Борясь с новым приступом смеха, Т. не выдержал и расхохотался открыто. – Неужто до вас еще не дошло?!
Распростертая на полу официантка тоже встала, буквально изнемогая от смеха.
Мы просто онемели от изумления. А Т. протянул нам на ладони какой-то круглый мешочек.
– Взгляните. Это вот «пуля», сделана она из бычьего пузыря. Я начинил ее красными чернилами. При ударе оболочка лопнула, и чернила вытекли. Стопроцентная липа! Такая же липа, как и все мои россказни. Спектакль удался на славу. Вы изнывали от скуки – и мне захотелось развлечь вас. Рад, что это удалось.
Т. умолк, и официантка, его подручная, все время подыгрывавшая ему, неожиданно щелкнула выключателем. Вспыхнул ослепительно-яркий электрический свет, выхватив из полумрака наши растерянные лица и фантастическое убранство комнаты. Внезапно – словно фокусник сдернул «волшебное» покрывало – я увидел все уродство и фальшь окружающего: этих алых портьер, ковра, бархатных кресел, серебряного подсвечника, всей этой претензии на многозначительность… Выглядели они убого и жалко. И даже намека на тайну не осталось во всей нашей Красной комнате…
Путешественник с картиной
Ежели то, о чем я намереваюсь поведать, не было грезой, плодом воспаленного воображения или временным помрачением рассудка, значит безумен не я, а тот незнакомец с картиной. А может быть, просто мне удалось увидеть сквозь волшебный кристалл сгустившейся атмосферы кусочек иного, потустороннего мира – как порой душевнобольному дано прозреть то, что нам, людям в здравом уме, невозможно увидеть; как в сновиденьях уносимся мы на призрачных крыльях в иные пределы…
Это произошло теплым пасмурным днем. Я возвращался тогда из Уодзу[33], куда ездил с одной-единственной целью – полюбоваться на миражи. Правда, стоит мне помянуть мое приключение, как друзья начинают подтрунивать надо мной – мол, все это сказки и в Уодзу-то я никогда не бывал, – что неизменно повергает меня в смущение: в самом деле, как я могу доказать, что действительно оказался однажды в Уодзу? А может быть, они правы – и мне все это только приснилось… Но разве снятся такие сны? Сновиденья почти всегда лишены живых красок, как кадры в черно-белом кино; однако та сцена в вагоне, а в особенности сама картина, ослепительно-яркая, горящая пурпуром и кармином, точно рубиновый глаз змеи, до сих пор не стерлись из моей памяти.
В тот день я впервые увидел мираж. Я думал, что это нечто вроде старинной гравюры – скажем, дворец морского дракона, выплывающий из тумана, – но то, что предстало моим глазам, настолько ошеломило меня, что я весь покрылся липкой испариной.
Под сенью сосен, окаймляющих побережье в Уодзу, собрались толпы людей; все с нетерпением всматривались в бескрайнюю даль. Мне еще не доводилось видеть такого странно-безмолвного моря. Угрюмого серого цвета, без признаков даже легчайшей ряби на совершенно невозмутимой поверхности, море это скорей походило на гигантскую, без конца и края, трясину. В его безбрежном просторе не видно было линии горизонта: воды и небеса сливались друг с другом в густой пепельно-сизой дымке. Но вдруг в этой пасмурной мгле – там, где, казалось, должно начинаться небо, – заскользил белый парус. Что касается самого миража, то впечатление было такое, словно на молочно-белую пленку брызнули капельку туши и спроецировали изображение на неохватный экран. Далекий, поросший соснами полуостров Ното, мгновенно приближенный искривленной линзой атмосферы, навис исполинским расплывчатым червем прямо над нами. Мираж походил на причудливое черное облако, однако, в отличие от настоящего облака, видение было ускользающе-неуловимым. Оно беспрестанно менялось, то принимая форму парящего в небе чудовища, то вдруг расплываясь в дрожащее фантасмагорическое создание, мрачной тенью повисавшее прямо перед глазами. Но именно эта неверность и зыбкость внушали зрителям зловещий, неподвластный разуму ужас.
Расплывчатый треугольник неудержимо увеличивался в размерах, громоздясь точно черная пирамида – чтобы рассеяться без следа в мгновение ока, – и тут же вытягивался в длину, словно мчащийся поезд, который в следующее мгновение превращался в диковинный лес ветвей. Все эти метаморфозы происходили совершенно неуловимо для глаза: со стороны казалось, что мираж неподвижен, однако непостижимым образом в небе всплывала уже совершенно иная картина. Не знаю, можно ли под влиянием колдовства миражей временно повредиться в рассудке, однако, полюбовавшись в течение двух часов на перемены в небе, я покинул Уодзу в престранном состоянии духа.
