Теперь она, кажется, слушала. Медленно потянулась ко мне её мысль:
— Чего ты хочешь от меня? Зачем ты пришёл мучать меня воспоминаниями?
— Пойдём со мной!
— Куда?
И правда, куда? Можно было снова пересечь пространство, населённое, световыми вспышками, пройти через пролом в стене из драгоценных камней, миновать плакавшее чудовище. А куда потом? Смогу ли я найти выход из Башни? Я не был в этом уверен, и Каттея, почувствовала мою неуверенность, ухватилась за неё.
— Пойти с тобой? Когда я спрашиваю, куда, — тебе нечего ответить. Что же мы, по-твоему, будем делать, брат? Бродить здесь, где повсюду таятся опасности, которых ты и вообразить себе не можешь? Не сомневайся, Динзиль начнёт нас искать.
— Где он сейчас?
— Где он сейчас? — взвизгнула она, передразнивая меня. — Ты боишься, что он явится сюда?
Потом она вдруг смягчилась, и между нами снова прошёл прежний поток тепла.
— Кимок!
— Да?
— Кимок, что случилось с нами, со мной? — она говорила совсем как ребёнок, сбитый с толку тем, что он видит и чувствует.
— Здешний мир чужд нам, Каттея, и стремится переделать нас по своему образу и подобию. Должен же быть какой-то выход отсюда… Ты не знаешь, где выход?
Голова, на которой почти исчезли черты её лица, медленно повернулась, словно Каттея впервые огляделась вокруг:
— Я попала сюда…
— Как?
Я понимал, что нельзя слишком давить на неё, но если ей известна дверь Динзиля между мирами, и это не та дверь, через которую проник я, тогда у нас была надежда спастись.
— По-моему, — рука, которая ещё была человеческой, неуверенно поднялась к голове. Каттея неуклюже повернулась к стене, завешанной гобеленом. — Вот здесь…
Она проковыляла к стене, взялась за край гобелена и приподняла его. В каменной поверхности горел пурпурно-красным светом какой-то знак. Я видел его впервые, хотя однажды встречал отдалённо похожий, и теперь понял, что передо мной знак такой силы, какую я не осмелился бы вызвать.
Я почувствовал, что мысли моей сестры сжались в какое-то слово. Я не успел остановить её, знак в камне стал извиваться, словно отвратительная змея, ползущая по кругу. Я отвернулся, содрогаясь от омерзения, подавленный тем, что Каттея знает это слово. Затем каменные плиты расступились, и только горящие, извивающиеся линии бежали и бежали, расплескивая на пол огонь лужей цвета тусклого расплавленного металла.
Я оттащил Каттею от лужи. Впереди зияла разверзшаяся бездна — такая же, как в той, первой Башне, через которую я попал сюда.
— Дверь открыта, — к Катее вернулась её холодная самоуверенность. — Иди, Кимок! Ради всего, что когда-то нас связывало, — иди!
Я стоял, обхватив Каттею за плечи лапой, на которой был заколдованный Орсией шарф, другой лапой сжимая рукоять меча. Каттея не успела вырваться — увлекая её за собой всем своим весом, я бросился вперёд. Я не знал, действительно ли это дверь Динзиля, но это был единственный выход для нас обоих.
Мы падали… падали… Я отпустил Каттею. Мысль о том, что она со мной, я нёс с собой в никуда.
Я очнулся оглушённый, чувствуя боль во всём теле. Я лежал ничком на холодном каменном полу. Приподняв голову, я огляделся. Здесь не было цветовых сполохов, я увидел мрачные каменные стены и подумал, что Динзиль каким-то образом снова заключил меня в темницу. Меч… где меч? меч?
Слабый свет исходил от моей лапы… Лапы! Значит, мне не удалось выбраться из того мира. На меня навалилось безграничное отчаяние.
Но… Я с трудом приподнял голову повыше: лапой заканчивалась человеческая рука! На руке возле локтя виднелся небольшой шрам, и я вспомнил бой, в котором его получил.
Я поднялся на колени и окинул взглядом своё тело. Это было моё собственное человеческое тело, прикрытое остатками одежды. Но лапы… Я не сразу решился дотронуться ими до лица, боясь, что на него перейдёт их скверна, хотя всё ещё не мог поверить, что больше не ношу на плечах жабью голову.
Позади меня во мраке что-то зашевелилось. Волоча за собой меч, я на четвереньках подполз туда и увидел женское тело в костюме для верховой езды жительницы Долины. Тонкие нежные руки заканчивались бурыми лапами, ещё более уродливыми, чем мои. Бурая голова, голая, гладкая — ни волос, ни лица, только глазные впадины. При моём приближении это жуткое подобие головы покачнулось, и глазницы уставились на меня.
