Я добрался до конца лестницы. Пока всё было тихо. Я с трудом протиснулся в люк и увидел столик с зеркалом, но двигавшегося гребня не было — комната казалась совершенно безжизненной.
— Каттея! — мысленно позвал я. Зримое имя пронеслось в тёмную противоположную часть комнаты, где на стене висел гобелен. Навстречу мне из мрака двинулось существо, которое показывал мне Динзиль, только голова была прозрачная и сквозь неё проступал овал, лишённый черт, похожий на голову плакавшего чудовища. Это существо передвигалось с таким же трудом, как и я, и смотрело на меня с ужасом, словно увидело оживший кошмар.
— Нет! — пронзительно крикнула, почти взвизгнула она.
Пусть даже я теперь потерял бы её, до неё оставался всего один шаг.
— Я же Кимок!
— Но Динзиль говорил… в тебе нет зла, ты не можешь быть таким отвратительным. Я же знаю тебя… твои мысли, твою душу…
Я вспомнил, как Динзиль злорадно объяснил мне, что здесь человек выворачивается наизнанку и взгляду открывается его душа. Но я знал, что он лжёт. Если тоже самое он сказал Каттее, и она поверила, то надо было как можно скорее переубедить её, иначе мы бы оба пропали.
— Думай самостоятельно, не считай мысли Динзиля своими!
Не слишком ли я был резок, не решит ли она снова, под воздействием его колдовства, что мной движет ревность?
Я протянул к ней лапу, в которой проступала рука. Каттея смотрела на неё, не отрываясь, широко раскрытыми глазами. Я хотел дотронуться до её волос. Каттея отпрянула, но я крепко схватил её за руку и потащил к зеркалу. Я не знал, увидит ли она то же, что и я, но изо всех сил сжимал рукоять меча, горячо желая, чтобы она увидела.
— Нет! Нет! — она вырвалась и отшатнулась от зеркала.
— Я пропала… пропала… — она повернула голову, которая теперь становилась то гладким овалом без лица, то снова её собственной головой, и посмотрела на меня. — Это из-за тебя… ты всё испортил… Динзиль предупреждал… Я пропала! — в отчаянии она ломала руки; никогда в жизни я не видел сестру такой несчастной и потерянной. — Динзиль! — она оглядывалась по сторонам. — Прости! Спаси меня! Спаси меня! — со страстной мольбой твердила она.
Мне было мучительно больно видеть её сломленной. Та Каттея, которую я знал прежде, могла глубоко страдать, но всегда боролась до конца и ни перед кем не унижалась.
— Каттея, — я снова протянул к ней лапу, но она отступала всё дальше, глядя на меня безумными глазами, заслоняясь руками. — Каттея, опомнись!
Что мне было делать? Прибегнуть к заклинанию, означало сильнее связать себя с этим миром, но другого выхода у меня не было, иначе я окончательно потерял бы сестру.
Я протянул между нами меч и произнёс слово. Опять вспыхнул огонь, обжигая меня, но я крепко держал этот стержень золотого пламени.
— Каттея, разве в тебе гнездится зло? Колдуньи часто проверяют своё душевное состояние, свои побуждения — они знают, сколько ловушек подстерегает тех, кто протягивает руки к колдовству. Ты долго жила среди колдуний, и твоё нежелание остаться с ними происходило не от зла в тебе, а от того, что у тебя были другие, более прочные узы. А с тех пор, как ты покинула Эсткарп и оказалась в Эскоре, разве ты совершила или помышляла совершить какое-то зло?
Да слушала ли она меня? Она стояла, прикрыв лицо руками, но не прикасаясь к нему, словно боясь, что это уже не человеческая плоть.
— Нет, Каттея, в тебе нет зла, я никогда в это не поверю! А если так, то разве ты увидела сейчас свою внутреннюю сущность? Это только наваждение — те, кто обитают здесь, пользуются им на каждом шагу. Тебя заколдовали, как и меня.
— Но Динзиль… — мысленно начала она.
— Он в своей стихии, он стал с нею един. Он сказал мне, что ты перестанешь быть чудовищем, когда станешь частью этого мира и орудием в его руках. Ты этого хочешь, Каттея?
Она дрожала всем своим приземистым отвратительным телом. Лицо её постепенно исчезло, теряя черты, и я увидел безобразную голову с пустыми глазницами, принадлежавшую чудовищной плакальщице.
— Я чудовище… я погибла…
— Ты обитаешь в оболочке, которую тебе здесь навязали. Есть силы, способные сделать прекрасное отвратительным, а отвратительное прекрасным.
