Так сработано, что не придерешься. Думаю: добро, шпана замоскворецкая: всю вашу хитрость, видно, не изучишь, только себя измучишь. Но одно здесь верно: слушай в оба, зри в три!..
Как раз по селектору и фильм объявили: "Внимание! Завхозам отрядов построить осужденных и привести в клуб для просмотра фильма "Возьму твою боль"!"
Построив людей возле отряда, завхоз доложил о готовности, на что я неопределенно дернул головой, а завхоз скомандовал: "Отряд, шагом марш!" И я уже со своим законным отрядом, немного сбоку, как и положено начальству, дошагал к клубу; кругом слабые и тусклые огоньки лампочек на столбах, зябко да неуютно...
Зато возле клуба светлынь: подходили отряд за отрядом, завхозы докладывали дежурному Сирину, и тот своим зычным гласом: "Давай, урки!" разрешал вход. А у клубных мостков помощник дежурного, прапорщик, чуть ли не до пупа расхристанный, схватил за грудки осужденного, мальчишку, пытавшегося в неустановленных по форме одежды ботинках взобраться по крутым ступенькам клуба:
- Ти-и... че-эго тут ви-исиваешь? Па-ачему тут висиваешь?!
Малокровный, съежившийся парнишка, запахиваясь в великовозрастную фуфайку, оправдывался:
- У меня плоскостопие, разрешено медчастью. Можно пройти?..
Но у прапорщика, внезапно налившегося кровью, как бы отслоились толстые, выразительные усы:
- Марш в отряд! Ка-а-аму гаварю!..
Между делом подключился и Сирин:
- Что, не ясно? Посажу!
Кто барствует, тот и царствует; и пошагал, головушку опустив, стриженый-бритый к бараку.
- Все верняком, - подмигнул мне Сирин. Пощелкивая пальцами, он прищурил глаза и вдруг попросил: - Слышь, посиди в клубе, пока фильм идет. А то у меня весь наряд на обходе. Один остался. Выручай, друг.
Конечно, спрос не грех, да и отказ, наверное, не беда. Да вот только не все то есть, что видишь. Вошел я следом за последним в зал. Дверь закрыли на защелку, чтобы не вовремя пожелавшие не лезли, свет выключили - и фильм начался. Сидел я, точно оглушенный, на лавке бок о бок с пожилым, глянувшим на меня исподлобья, но выбирать уже не приходилось.
Из аппаратной - легкий треск, струилась сверху песочно-лунная, прозрачная дорожка... На экране - титры: "Возьму твою боль"... Шла война, и на глазах у ребенка немецкие прислужники убивали его мать и сестренку; и слышал мальчишка в свои неполные восемь лет последний крик матери и плач сестренки; и болью сердце гинет, ведь все мы одной матери дети...
Сидел я и видел боковым зрением, как плакал молчаливо мой пожилой сосед: растеклась под глазом светлая, серебристая морось, к щеке подсбегала маленькой и горючей капелькой...
И дикими показались мне думы подпольные, страхи летучие: хоть и не ровня, так свой же брат - человек человека стоит. Одним миром мазаны.
И долго еще потом я мучился - уже дома, в своей комнатушке, бессонной ночью, одинокий и далекий от всех родных и близких...
А еще поразило меня то, что я как будто и не нашел в этой жизни, в своих первых впечатлениях, ничего особенно поражающего или, вернее сказать, неожиданного. Все это словно и раньше мелькало передо мной в воображении, когда я старался угадать свою долю.
3
Утренняя планерка проходила на втором этаже штаба, в просторном кабинете начальника колонии подполковника Любопытнова Виктора Ильича, пожилого уже человека с совершенно седой, круглой головой и серо-черными, с завитушками к вискам бровями. Трудно было избавиться от впечатления, что начальник колонии видел все окружающее как-то не глядя. Входя куда-нибудь, он уже знал, что делалось на другом конце - порядок дела не портит! - а твердостью и определенностью при решении служебных вопросов начальник завоевал расположение даже у мало кому верящих подопечных за колючей проволокой. Среди старожилов поселка упорно бытует легенда, будто бы к одному из дней рождения начальника подарили ему осужденные собственноручно изготовленный автомат, смастерив его на нижнем складе и тайно, по частям, доставив в жилзону, где возложили новенькое, смазанное оружие прямо на стол уважаемого человека, разумеется, до прихода того на рабочее место. Мол, кто нас помнит, того и мы помянем. И этому как-то трудно было не верить, как и тому, что однажды некий изобретатель этого "колючего окружения" умудрился сконструировать из бензопилы "Дружба" подобие вертолета и даже поднялся в воздух на этом агрегате в ночное, относительно безопасное время, но все же был замечен обалдевшим часовым и благополучно подстрелен, после чего упал за запретной полосой. Изобретателя подлечили где следует и поощрили - раз на раз не приходится! - далеко не по изобретательским заслугам: новым сроком в колонию более строгого режима.
