Волки - страница 164

— Я тебе не советчик, Митя, — сказала ему гадалка, — но уехал бы ты к цыганам, пожил бы там, успокоился… А потом, если захочешь, когда все поутихнет, может, и в город вернешься.

— Мертвые за мной по пятам ходят, пхури, — ответил Митя, — к себе зовут. Видно, не жилец я на этом свете?

— Да что ты, мой золотой, что ты говоришь? Ты еще и жизнь-то не начинал. Прошлое убей, откинь его. Проведи рукой — и его не станет, а потом все сначала начни.

Она раскинула карты: Мите выпадала дорога. Потом они спокойно попили чаю, и Митя отправился на вокзал. Когда Ружа пришла к старухе, та сказала ей, что Митя уехал к цыганам. И Ружа отправилась за ним следом…

Старая цыганка говорила спокойно, не повышая голоса. Митя слушал ее и чувствовал, как душа его смиряется с тем, что есть, — другого ему не надо, и жизнь его — не прошлое, а то, что он видит вокруг себя. И он все глубже погружался в природу, убаюкиваемый ее звуками и тихим голосом пхури…

— В балагане мы живем, морэ, — говорила старуха. — Судя по тому, что знаю о тебе, думаю я, в прошлой своей жизни ты был женщиной. Мягкое у тебя сердце, и душа не любую тяжесть может выдержать. Есть такие, что все стерпят, как бы их судьба ни крутила, а ты гнешься. Приходил ты на землю в одна тысяча двести семьдесят пятом году. Мало времени прошло с тех пор, всего-то семьсот шестнадцать лет. Что это для земли? Чепуха, малость! Не было у тебя никогда учителя, кроме вора, которого уже нет на земле.

Митя удивился прозорливости старухи, но перебивать не стал.

А она продолжала:

— Рабов много на земле, и ты как раб поступаешь. А женщина — подавно раба, из мужского ребра вышла. В прошлом рождении своем ты был на Востоке, в Индии был. Там, откуда цыганские племена вышли. Какие там были царства! Роскошь и нищета, безумие царей и рабская покорность тех, кто желал лишь куска хлеба. Этим несчастным и их детям всегда была уготовлена участь рабов. Там было столько таинственного, что до сих пор еще люди в недоумении. Там было легко впасть в безумие, которое помогает стать провидцем. Это был великий балаган, морэ. И ты жил среди всего этого, оттого душа твоя и хочет вспомнить о чем-то, а сердце не дает. Это все равно что против природы идти. Она хочет одного, а человеческий разум, хотя он и составная часть природы, всегда указывает на другое. И они борются друг с другом, и нет конца этой борьбе…

— Что же я должен делать, пхури? — спросил Митя.

— Поживи среди нас…

— Я — другой! — сказал Митя. — Не всегда я вас понимаю. Многое ты угадала, старая, и к душе моей тропинку нашла, но всей глубины ее ты не знаешь. Устал я от одиночества. Даже с Ружей я одинок. Не люблю я ее, другую женщину любил, а она меня предала.

— Забыл поговорку, морэ: верь женщине, но гляди в оба. Упустил момент, и она — чужая. Цыгане хорошо это понимают, и потому у них женщины не предают.

— На страхе все держится, какая это любовь?

— Те, кто до нас жил, — ответила старуха, — не глупее нас с тобой были, когда законы устанавливали. И тем сильны были. А про то, что Ружу не любишь, никогда ей не говори. Нельзя женщине такие слова говорить, она все по-другому видит. И слышит по-другому. Последнюю ниточку к жизни оборвешь, и не для чего жить будет.

Подошел барон, поздоровался.

— Разговариваете?

— О жизни слушаю, — усмехнулся Митя. — Столько всего переслушал, а как жить — не знаю.

— А ты живи и не думай о том, как жить. Живи!

Он хотел добавить еще что-то, но тут подбежал Тари и шепнул ему что-то. Барон переменился в лице.

— Не оставляют нас в покое гаджё, — сказал барон. — Пойдем, Митя, дело есть.

Он отвел Митю в сторону.

— Приходил ночью парень из поселка. Он к нам хорошо относится, часто бывал в таборе. Говорил, что опять что-то замышляют. Как зверей гонят с места на место, не можем отдохнуть спокойно и своими делами заняться. Я схожу туда, поговорю с ними. Что им нужно узнаю.