Что за каменный век? Сейчас же девяностые, как можно быть алкоголиком, но презирать наркотики? Бред какой-то.
Я уже собирался спрыгнуть со стула и отвалить, как вдруг раздался мощный женский голос:
– Да как ты смеешь, Билл! Как ты смеешь затыкать этого мальчика? Он ведь тоже борется за жизнь! Ты отвратителен! Мы все здесь больны, не только он и ты. Так что просто заткнись и занимайся своими делами, а мальчик пусть говорит!
Мальчик? Меня только что назвали
мальчиком? Да мне уже почти тридцать пять, черт подери! Я поискал глазами говорившую; это была очень пожилая дама в старомодных круглых очках. Она подмигнула мне. Ну что ж, я подмигнул в ответ.
Сварливый пьяница проскрипел:
– Правила есть правила, старая ведьма!
Я покачал головой. Почему за мной, куда я ни пойду, всегда следует по пятам какой-то бред? Я же не сделал ничего плохого, правда? Я просто хочу вылечиться. Но, получается, опять влез в какой-то скандал.
– Ладно, – сказал я председателю. – Что мне делать дальше?
В конце концов они дали мне высказаться, но со встречи я ушел, мечтая свернуть старому ублюдку шею. А когда пошел на собрание анонимных наркоманов, вышло еще хуже – в комнате было, кроме меня, еще только четверо, причем трое из них явно были под кайфом, а четвертый пока продержался без наркоты еще меньше, чем я.
Я хотел рассказать об этом Герцогине, объяснить ей, что «Анонимные алкоголики» для меня не подходят, но это бы ее страшно напугало.
Наши отношения крепли с каждым днем. Мы больше не ссорились, не ругались, никаких побоев, пощечин и стаканов холодной воды по утрам – ничего. Мы жили нормальной жизнью нормальной семьи – с Чэндлер и Картером и прислугой в количестве двадцати двух человек. На лето мы собрались уехать из Саутхэмптона. Решили, что лучше мне держаться подальше от всего этого дурдома – по крайней мере, пока я не буду уверен, что точно не сорвусь. Герцогиня предупредила всех моих старых друзей: им в нашем доме будут рады, только если они явятся совершенно трезвыми. Алан-Химик получил еще и персональное предупреждение от Бо, и я никогда больше его не видел.
А что же мое ремесло? Честно говоря, без кваалюда и кокаина у меня уже не хватало на него куража – по крайней мере пока. Зато на трезвую голову оказалось легче разобраться с проблемами вроде Стива Мэддена. Мои адвокаты обратились в суд, когда я еще был в реабилитационном центре, и наше со Стивом тайное соглашение было предано огласке. Но меня за эту махинацию не арестовали, и полагаю, и не собирались. В конце концов, наша договоренность формально не была незаконной. А вот тот факт, что она не была опубликована, как раз являлся серьезным нарушением, но за это в большей степени нес ответственность Стив, а не я.
Агент Коулмэн, похоже, растворился в воздухе, и я уже надеялся, что больше никогда о нем не услышу. Так что для того чтобы выйти из дела, оставалось лишь окончательно рассчитаться с Сапожником. Теперь мне было на все это плевать. Даже в самом чудовищном эмоциональном состоянии – перед самым началом реабилитации – меня бесили не деньги сами по себе, а то, что Сапожник пытался кинуть меня на мои акции и оставить их себе. А теперь это было невозможно. В рамках судебного решения он обязан был продать мои акции, чтобы расплатиться со мной, на том и делу конец. Я предоставил все это адвокатам и больше не вникал в дело.
Однажды – я был дома уже больше недели – я вернулся вечером с собрания анонимных алкоголиков и обнаружил Герцогиню в кинозале, том самом, где шесть недель назад я потерял двадцать граммов кокса (который, как призналась мне потом Герцогиня, она собственноручно спустила в унитаз).
Широко улыбаясь, я подошел к ней и начал:
– Привет, милая! Что…
Герцогиня подняла глаза, и я застыл в ужасе. Слезы струились по ее лицу, даже из носа текло.
– Боже мой, милая! – воскликнул я с замиранием сердцем и обнял ее со всей нежностью. – Что такое? Что случилось?
Дрожа всем телом в моих руках, она указала на экран телевизора и проговорила сквозь слезы:
– Скотт Шнейдерман убил человека. Он пытался ограбить своего отца, чтобы купить кокс, и застрелил полицейского. – Она разразилась рыданиями.
