– Что ж, теперь мы знаем, где находится значительная часть их армии, – сказал Нортвикский. – Давай просто ее уничтожим.
– Да, да. Но что же мы упускаем? – ответил Белламус рассеянно.
Нортвикский поднял бровь, как бы демонстрируя, что это не имеет значения. Он отвернулся и стал расставлять солдат по местам: рявкать на стоящих как попало лучников с длинными луками, перегонять в переднюю линию тех, у кого оказались с собой щиты, и отодвигать рыцарей в резерв.
Белламусу было не до приготовлений. Он отъехал в сторону от строящегося войска, все еще хмуря лицо. Чего они пытаются добиться? Если это диверсия, то она должна быть очень крупной. Он вновь посмотрел на седловину, ставшую видимой в рассеивавшемся тумане. Безусловно, у них мощная оборонительная позиция, и она может таить в себе какие-то анакимские сюрпризы. Но, учитывая ситуацию, вряд ли это будет что-то особенно неожиданное. А что, если это все-таки диверсия? От чего они их отвлекают? Очевидно, ключ был в том, что они атакуют с южной стороны долины. Если это отвлекающий маневр, то, скорее всего, его цель – оттянуть все войска с севера. А что находится на севере?
Белламус замер:
– Боже милостивый!
Он огляделся, поискав глазами лорда Нортвикского, который отъехал от него уже на сто ярдов.[18] Но Белламус не бросился к нему немедленно. Несколько мгновений он просто бережно трепал гриву лошади. Несколько раз провел рукой по ее теплой шее. На северном конце долины – обоз. А в нем продовольствие и инвентарь – то есть все их средства выживания в этом чуждом для них мире. И в этот момент почти вся сатрианская армия спешила в сторону вставших в седловине анакимов.
Они бездумно, словно свора собак на брошенную кость, кинулись отражать легкую угрозу и оставили без защиты самое ценное. Белламус ничем не мог подтвердить свою догадку, но все происходящее ему показалось теперь предельно ясным.
– Черт, мы опоздаем, – с горечью сказал он сам себе, щелкнув пальцами, и поднял глаза. – Лорд Нортвикский! – заорал он что есть мочи. Старый лорд развернулся к нему вполоборота и вопросительно поднял бровь. – Лорд Нортвикский!
Всякий раз, когда уходили воины, на крепость наваливалась мертвая тишина. В отсутствие даже половины легионов, энергия, питавшая Хиндранн, как будто улетучивалась. Те, кто остался, погружались в уныние. Теперь их удел – ждать, когда мужья, друзья и братья вновь покажутся на горизонте. Многие переживали это молча. Легионы чаще отсутствовали, чем наоборот, и некоторые из хиндраннских женщин уже привыкли к спокойствию, простору и тому обществу, которое оставалось в городе в отсутствие воинов.
Но только не Кетура. Ей нравилась толчея на улицах, возникавшая, когда в город возвращались легионеры. Она любила буйные пиры, которыми отмечали завершения успешных военных походов. Ей нравилась эйфория, царившая на рынках, когда легионеры, до того месяцами жившие на походном рационе, начинали скупать все подряд. Она обожала истории о том, что происходило на войне – все эти рассказы о кампании и неизбежные торопливые помолвки, заключавшиеся сразу после ее завершения. Она любила возвращение друзей и своих обожателей, которые иной раз заводились среди легионеров. И особенно ей нравилась та особая атмосфера, устанавливавшаяся, когда легионы стояли в городе. Тогда она ощущала сопричастность к чему-то бо́льшему – к общности душ, объединенных единой целью. К чувству товарищества. К чему-то такому, что вносит свой вклад в равновесие Земли.
Сегодня Кетура шла в одиночестве по мощеной улице Хиндранна, с кожаным мешком за плечом, и ее лицо, несмотря на видимое спокойствие, выражало легкую озабоченность. Она думала об отъезде отца. В последние дни все ее мысли занимали воспоминания о нем и о том, как он вел себя перед выездом – совершенно нетипичным для себя образом. Облаченный в огромный походный плащ из орлиных перьев, со шлемом под мышкой, он суетился и нервничал из-за того, что нигде не мог найти свой боевой нож.
– У тебя же есть кинжал, – сказала ему Кетура, зная, что у отца никогда не было никаких проблем с оружием, да и быть не могло.
