Неделя до отъезда в область прошла в сплошном кошмаре. Мессинга несколько раз арестовывали прямо на улице, принимая за шпиона. Художественный руководитель филармонии, в прошлом директор хлебозавода, проверял его номера, с которыми он выйдет к публике. Хотя Мессинг выучил необходимые фразы на русском языке, к нему приставили «переводчика», крупного мужчину военного склада, начинавшего утро с зарядки и обливания водой из-под крана. Ходил вместе с ним обедать, рассчитывался с официантом, радостно замечая:
– Из бюджета не выходим. И мороки с вами меньше, чем я думал И в еде вы неразборчивы. Может, под меня подделываетесь? Хотите, чтобы я расслабился? Потерял бдительность? Не обижайтесь, Вольф Григорьевич, я шучу.
«Враг подслушивает!» – показал он Мессингу табличку, висящую у телефона-автомата, а однажды тихо подкрался к нему сзади и, перейдя на фальцет, завопил: «Хенде хох!» («Руки вверх!») Наверное, рассчитывал, что от испуга Мессинг поднимет руки и выдаст себя как немецкого шпиона.
Вольф Григорьевич растерялся, но быстро овладел собой, повернулся к «переводчику» и, как мог спокойнее, произнес:
– Руе (тише), а то арестуют не меня, а вас.
Наконец бригада артистов выехала в район. Мессинга не смущали дребезжащий на каждом ухабе автобус, пыльная дорога. Первый же концерт принес желанный успех, радость того, что он сможет успешно выступать в новой для него стране. Но, увы, слежка за ним усилилась, «переводчик» почти не отходил от него и после концерта обязательно набивался «на чаек». Вольф Григорьевич не раз объяснял ему, почему он бежал от Гитлера.
– Хорошо, в это я верю, – соглашался «переводчик», – но почему никто не выдал вас немцам? Ведь двести тысяч марок, обещанные за вашу голову, очень большое вознаграждение!
– Есть еще честные, благородные люди, – объяснял Мессинг. – На всякий случай я изменил внешность, отпустил длинные волосы, чтобы быть похожим на художника или музыканта, выходил на улицу только ночью, скрываясь у своего друга.
Искусство Мессинга искренне заинтересовало партийного руководителя Белоруссии Пономаренко. Находясь в Брестской области, он дважды побывал на его выступлениях. Изумлялся увиденным, но верил в способности Вольфа Григорьевича, при всех артистах и директоре филармонии благодарил за доставленную радость. После этого слежка за Мессингом ослабла, но «переводчик» нет-нет да и задавал ему иногда провокационные вопросы.
– Мы выступали в Березах. Вы там ничего не заметили?
– Вроде ничего.
– А танки?
– Какие танки? – удивился Мессинг. – Я был там только на базаре. Покупал клубнику.
– Слава Богу! – с облегчением вздохнул «переводчик».
– Вы верите в Бога? – спросил Мессинг.
– Боже упаси, Вольф Григорьевич! – вздрогнул «переводчик». – Это я к слову! Как вы могли такое подумать? Кстати, Брестскую область мы отработали. Начальство посылает нас в Одессу и Харьков. Очень большие города. Сдюжите, Вольф Григорьевич?
Мессинг хотел сказать ему, что «сдюжил» даже в Буэнос-Айресе, но благоразумно промолчал. На Украине концерты проходили на «ура». Восхищенные зрители вставали после его выступлений и бурно аплодировали. Находились скептики, которые утверждали, что в ухо телепата вмонтировано подслушивающее устройство. Это были в основном преподаватели марксизма-ленинизма из местных вузов и некоторые партийные работники. Они являлись к директорам филармонии, просматривали документы, по которым работал Мессинг, и удалялись мрачными. Кое-кто писал доносы, но в центре на них не обращали внимания, зная, что Мессингу разрешил выступать сам Сталин.
Вольф Григорьевич радовался: новая родина признала его. Смущал только «переводчик», которого сменил потом писатель-прозаик Виктор Финк. Он немногим отличался от «переводчика», был пожалуй, более настырным и постоянно крутился возле Мессинга.
– Вы знаете, Вольф Григорьевич, после вас в Брестскую область послали Ансамбль песни и пляски НКВД, который курирует сам Лаврентий Павлович Берия, – заметил Мессингу сопровождающий. – После колдуна туда направили здоровый, партийно подкованный коллектив. Так что о вас и ваших штучках там уже позабыли.
