– Но кто – сам полковник Кузнецов? – изумился Борис. – Вы его подозреваете?
– Да нет, – досадливо отмахнулся Горецкий. – Этот – просто туповатый служака, привык делать, что прикажут. Если бы не Гражданская война, он бы дальше штабс-капитана никогда не дослужился. А впрочем, все это только мои догадки на уровне подсознания, без доказательств на одной интуиции далеко не уедешь. Нет никаких доказательств, что Бережному помогли застрелиться! Никто не видел никого постороннего.
– А если все же предатель – он? Ведь брат у красных – это мотив, – напомнил Борис. – И я не могу избавиться от чувства вины. – Борис ближе придвинулся к Горецкому. – Если бы я не проиграл ему «парабеллум»…
– Если бы вы не проиграли ему «парабеллум», он застрелился бы из другого оружия. Неужели вы думаете, что у этого романтического горца при его любви к оружию не нашлось бы из чего застрелиться? Опять-таки если принять версию, что он застрелился. Представьте себя на его месте, вам это будет легче, чем мне: вы его лучше знали. Итак, он настоящий джигит, казачий офицер, видит подбирающихся к своему дому контрразведчиков… Допустим, он чувствует, что господа прибыли по его душу. Что бы он сделал?
– Думаю, что попытался бы бежать, – честно ответил Борис.
– Вот именно! – воскликнул Горецкий. – Исходя из нарисованного вами психологического портрета, я тоже делаю вывод, что Бережной в таком случае попытался бы убежать. Побег мог удасться или не удасться, но попытку он бы сделал. Но вчера у него были все шансы на удачный побег. Среди посетивших этот дом был всего один офицер – штабс-капитан Полуэктов, остальные – из бывших жандармов, ни стрелять как следует не умеют, ни догнать бы Бережного не смогли. Самоубийство для такого абрека – трусость, побег, напротив, нормальный поступок настоящего мужчины, для которого не зазорно украсть оружие или коня, но зазорно купить за деньги. И времени у него было предостаточно, я спрашивал: шли эти «контрразведчики» долго, оружием бряцали, слышно их было далеко. Потом разбудили еврейское семейство, там, где дети, всегда гвалт, особенно у евреев. И вот вместо того чтобы выскочить в окно и уйти, казачий офицер стреляет себе в висок, как влюбленный гимназист! Что за оказия, право слово! – Аркадий Петрович взмахнул руками, отчего пенсне слетело с носа и заболталось на шнурке.
– М-да, меня-то вы почти убедили, но доказательств по-прежнему у вас нет, – протянул Борис.
– Сам знаю, – сердито прошипел Горецкий. – Но вот что я сделаю. Во-первых, поинтересуюсь, что это за таинственный информатор. Ведь, судя по всему, портной Блюмкин живет в Ценске достаточно давно, и многие его знают. Тогда кто же мог перепутать его со знаменитым эсером? Во-вторых, выясню у полковника Кузнецова, каким образом он получил достоверные сведения насчет того, что брат Бережного в Красной Армии. Пусть он поточнее определит источник этих сведений, я сам с ним побеседую. А дальше будем действовать по обстоятельствам.
«Я тоже предприму кое-какие действия», – подумал Борис.
Про частые отлучки полковника Азарова он так и не успел рассказать Горецкому. Когда все так удачно разрешилось, когда вчера ночью подозрения пали на есаула Бережного, Борис просто забыл упомянуть о полковнике и о том, как Борис раскрыл его тайну. А по совести говоря, не забыл, а не хотел привлекать внимание Горецкого к Софье Павловне. Но в свете событий сегодняшнего утра все представлялось по-другому. Сын-идиот, разумеется, имел место, но разве не мог Азаров использовать его как прикрытие для других тайных дел?
