Девушка задыхалась, сдерживая слезы. Фредерик же закинул ружье на плечо и, усмехнувшись, подобрал с земли фонарь.
— Пришлю кого-нибудь из прислуги отрезать у волка лапу. За это назначена награда, пусть получит. А вы, Клер, возвращайтесь домой и впредь будьте осмотрительнее.
Фредерик Жиро подошел и затянутым в кожаную перчатку пальцем провел по щеке девушки. В свете танцующего огонька его лицо казалось надменным и жестоким.
— Я всю жизнь буду вас ненавидеть! — крикнула ему Клер.
Он засмеялся и пошел вниз по склону.
— Я не против, мадемуазель! Мне нравятся девушки с характером, — последовал ответ. — Хотя прошлым летом на деревенском балу я не был вам так уж неприятен.
Клер промолчала. Спотыкаясь, она добрела до своего пса и опустилась на колени рядом с ним. Бедный Моиз дышал прерывисто, его добрые, золотистого оттенка глаза поблескивали в темноте.
— Моиз, милый, как он мог так с тобой поступить? — зашептала Клер, обнимая собаку.
Она рыдала, забывшись в своем страдании, в своем возмущении.
Слова сами слетали с губ, голос ее по-детски дрожал:
— Мой славный Моиз, как ты тут оказался? Я уверена, никакой ты не бешеный. Если ты и рычал на этого болвана Фредерика, значит, была причина! Я-то знаю, что ты добрый, хороший пес!
Каждое слово приближало Клер к осознанию произошедшего. Последние несколько недель Моиз и правда вел себя странно…
«Рано утром он убегал со двора и возвращался вечером. А еще мама жаловалась, что он душит наших кур, хотя прежде Моиз даже на диких кроликов не охотился!»
Она погладила пса по голове и по шерстистому боку, вздымавшемуся все чаще. Моиз был пастушьим псом, светлой, с рыжими пятнами, масти.
— Когда папа принес тебя в дом, я хотела назвать тебя Бланшо[4], но ты прыгнул в речку и чуть не угодил под мельничное колесо. Я едва успела схватить тебя за хвост. Тогда мама сказала, что лучше назвать тебя Моиз[5], потому что я спасла тебя из воды, совсем как дочка фараона — младенца Моисея, который потом стал пророком.
Клер умолкла и заплакала еще горше. Собачий бок у нее под руками вдруг замер и опал. Моиз умер. Она надрывно вздохнула. Вдали снова загремели выстрелы: облава продолжалась.
Девушка никак не могла заставить себя уйти. Время шло, а она все сидела возле мертвого пса, и вдруг где-то рядом послышался писк. Не веря своим ушам, девушка на ощупь двинулась туда, где лежала волчица. Она пошарила на земле возле еще теплого трупа…
— Ай!
Словно иголка впилась в запястье. Клер подумала — змея, но откуда ей взяться здесь зимой? Когда глаза ее привыкли к темноте, девушка разглядела шевелящийся комочек.
— Что это?
Она схватила малыша, и тот начал отчаянно отбиваться, тоненько пища. Затаив дыхание, она перенесла его поближе к тропинке, где было не так темно.
— Волчонок! Но почему тогда…
Звереныш был размером с кошку и отчаянно барахтался от страха. Клер разглядела у него на лбу белое пятнышко, ярко выделявшееся на почти черной шерстке. Вот оно, объяснение, хотя поверить ей в это удалось не сразу.
«Моиз завел себе подругу, волчицу… Поэтому он защищал вход в пещеру! Спрошу у папы, он скажет точно. Хотя нет, папа в этом мало смыслит. Лучше сразу пойти к Базилю. Он поможет!» Клер спрятала волчонка на груди, под накидкой. Горе ее было велико, но присутствие этого теплого комочка стало для нее нежданным утешением. Она дала себе зарок, что вырастит малыша, подаренного ей судьбой. И смерть его отца не будет совсем уж напрасной.
Так, улыбаясь сквозь слезы, она спустилась на проезжую дорогу. Этой морозной, снежной ночью в душе у Клер родились глубокое сочувствие ко всем обездоленным и потребность бороться с несправедливостью. Девушка, которая торопливым шагом устремилась к дому Базиля Дрюжона, бывшего школьного учителя, была уже не та бестрепетная и жизнелюбивая Клер, которая час назад выбежала из дома, хлопнув дверью. Юбка у нее была в крови, а душа постигла величайшую тайну: счастье и беззаботность, увы, недостижимы.
* * *
Закинув ноги на табурет, Базиль Дрюжон курил трубку. Он любил такие вечера: сидишь себе у огня, приятно согревающего ноги и лицо, в клубах табачного дыма, и смотришь, как он спиралью поднимается вверх. Но сегодня отдых не задался. Положив седовласую голову на спинку единственного кресла, он ворчал себе под нос при каждом звуке выстрела, раздиравшего тишину долины.
