Старуха закивала:
— Мы, Шабены, всегда говорим прямо! Не надо нотариуса! Наше слово — кремень!
Старый Морисе, тугой на ухо, стукнул по стакану ножом.
— Норбер, что она шепчет? — громко спросил он.
За столом засмеялись. Жермен повторила слова прабабки погромче. Поднесла руку к животу, тихонько его погладила — дитя шевельнулось. Жан как раз закрывал дверь кладовой, где рядами выстроились деревянные ящики с бутылками сидра прошлогоднего урожая. У противоположной стены в бочках — мутноватый сок этого года, оставленный для брожения. А в самом дальнем углу высился свежевымытый пресс. Запах в кладовой стоял крепкий, пьянящий
— стойкий аромат яблок, отдавших свой кисловатый сок, с добавлением легкой нотки спирта.
Жан задержался на мгновение, любуясь красочной, веселой компанией за столом. За спиной у Базиля мелькали синее платье и светло-русые кудряшки дочки. Фостин он любил больше всего в жизни. Она уже начала называть его «папа» своим тоненьким, нежным, как весенний ветер, голоском.
Он направился к ребенку, не обращая внимания на приближавшийся стук копыт по проселочной дороге, до которой было рукой подать.
И все же Жану суждено было на всю жизнь запомнить пожелтевшую траву у себя под ногами, низкую каменную ограду, вдоль которой он шел, замшелую и оплетенную дикими цветами. Сердце его на мгновение замерло. Что-то заставило его посмотреть туда, где дорога раздваивалась: черный экипаж, влекомый парой мускулистых рыжих лошадей с желтыми гривами, как раз свернул к ферме. Кони в упряжке шли галопом, как и те, на которых скакали жандармы в темных треуголках, похожих на больших подпрыгивающих птиц.
Внезапно время замедлилось. Оживленная сцена, зачаровавшая его минуту назад, словно застыла. Люди за столом мгновенно умолкли, замерли как изваяния. И только Базиль смотрел на Жана и жестами умолял: беги! Жермен очнулась первой, стала искать глазами мужа. Увидела — потрясенного, с испуганным лицом. Казалось, он вот-вот уронит бутылки с сидром.
Жан колебался. Да, он еще мог развернуться и дать деру, затеряться в лабиринте яблонь своего сада. В бокаже, с его узкими тропками, обрамленными узловатыми ивами и колючими изгородями, в свое время скрывалось немало изгнанников и бунтовщиков. Бесчисленные луга и поля, обрамленные лесополосами и живыми изгородями, в иных местах превращались в дебри, куда не сунется даже опытный наездник.
Базиль встал с кресла. Черный экипаж остановился у ворот. Жандармы спешились.
«Если побегу, то сам себя выдам! — сказал себе Жан. — Может, они приехали не за мной. Здесь все меня знают, я не нарушаю закон!»
Но в глубине души Жан был уверен в обратном. Искаженное тревогой лицо Базиля было лишнее тому доказательство. Жермен позвала:
— Иди сюда! Надо узнать, что им нужно!
Норбер Шабен закашлялся: слишком большой отпил глоток. Жан, в жилах которого уже леденела кровь, пошел к воротам. Не показывать же себя трусом перед женой, дочкой, тестем! И с первого взгляда узнал Аристида Дюбрёя, который как раз вышел из кабриолета, держа одну руку под сюртуком: разумеется, палец его — на гашетке пистолета, на случай, если подозреваемый попытается сбежать. Жандармы двинулись к Жану, взяв сабли на изготовку. Жермен, онемев от ужаса, хватала ртом воздух. Это был кошмар наяву: вооруженные люди окружают ее мужа.
— Жан Дюмон! Что ж, заставил ты меня побегать! — торжествуя, заявил Дюбрёй.
— Увезите меня побыстрей! — еле вымолвил Жан, бледнея от стыда. — Не трогайте этих людей, я скрыл от них свое прошлое.
— Я так и думал. Ни одна порядочная семья не приютит бывшего каторжника! Надо же, теперь говоришь, как по писаному! — иронично заметил полицейский. — Не сквернословишь! Нет ли случайно среди твоих родственников учителя?
Жан закрыл глаза. Ему как раз надевали кандалы на щиколотки и на запястья. Все Шабены были уже на ногах, но шевельнуться не смели. Жермен взяла дочку за руку и, поддерживая юбку свободной рукой, подошла.
— Это мой муж, отец моего ребенка! Чем он провинился? Жан постоянно на ферме и выезжает только в ярмарочные дни…
Для такой боязливой, набожной, законопослушной женщины это был поступок, чуть ли не дерзость. Аристид Дюбрёй нахмурился. Педантичный чиновник, он всего лишь исполнял свой долг.
