Кусты вдруг расступились, и Круз вышел на обширный пустырь. С дальнего его края торчала круглая кирпичная башня — старая водокачка, крепкая, вовсе не обветшалая. А посреди пустыря стоял вокзал. Как из сорокалетней памяти: светло-голубой, с темно-красной черепицей, со скамейками, с газоном. Ухоженный, чистый.
— Что это? — спросил удивленно Дан, вертя головой, будто разбуженный. — Расписание… здесь ходят поезда? Молодой человек, вы наладили дорогу? Правда?
— Это смертное место, — объяснил Влад угрюмо. — Души здесь ждут.
— Волки — слева, люди — справа. Вон, холмики видите? — Захар ухмыльнулся. — А однажды придет большое железо на колесах и увезет всех к солнцу. Кто хорошо жил, конечно. Меня так точно не возьмут, я…
— Тише, — сказал Круз.
Из двери у изножья башни вышел человек, одетый не в холщовое, а в промасленный, измызганный комбинезон. Волки зарычали.
Человек не подошел близко, встал шагах в десяти. Влад с Янкой переглянулись.
— Чего кривитесь? Что, железным духом заразиться боитесь? Я к нему пойду говорить. — Захар сплюнул.
Но сам тоже не подошел вплотную, встал за три шага.
— Привет, Макарка! Все в мазуте шаришь?
— Привет, Захар, — просипел человек, тронув себя за горло. — Рад видеть тебя живым. Машина готова.
И пошел, не оглядываясь. Все потянулись за ним.
«Машина» оказалась дрезиной. Большой, ухоженной, смазанной. С пулеметной турелью посреди платформы. Волки не хотели идти, но Хук прыгнул вслед за Даном, и те, прижав уши и сунув хвосты между ног, полезли следом. А Влад с Янкой скрестили пальцы и, не прощаясь, потрусили прочь.
— Не спеши хоронить! — проорал Захар вслед.
Но сам был бледный.
— Вы умеете с пулеметом? — просипел Макарка, погладив торчащую из горла трубку.
Круз кивнул.
— Это хорошо. А то я один, мне мотор смотреть надо. Я вас довезу к нашей границе.
— Далеко?
— Часа три ходу.
— Далеко!
— Мы — сильный народ, — просипел Макарка печально.
Ветер щипал лицо, тянул слезы. Дрезина шла тихо, мотор поуркивал, колеса били по стыкам почти нехотя, влажно. Сколько лет прошло, когда в последний раз? Тридцать, не меньше. Или тридцать пять? Кривой полустанок под Чиуауа и три вагона, дырявей решета. А на них — вся команда. Все молодые, все хохочут. Все уверены, что будут жить и возьмут все. Протянули месяц. Пришлось одному идти через границу и стрелять.
Круз не помнил убитых. Будто заботливая рука вытирала из памяти: раз, и чисто. Помнил только живых.
Едкий ветер. Словно трава, зеленая, гладкая, но с крохотными зубчиками по краю. Изрежешься, схватив. Сквозь щебень насыпи полынь не хочет расти. Кусты вокруг порублены.
Станция у медленной реки. Еще одна. Остатки стен, сирень лезет из окон. Потом дорога ветвится, поворачивает, сливается. Большая станция. Клыками торчат из кустов руины.
— Я помню, — сказал вдруг Круз. — Я проезжал здесь в детстве. Здесь пирожки с картошкой. А на вокзале — доска чугунная, большая. Ленин проезжал, выступал.
— Кто такой он, Ленин, и чего выступать ему? — спросил Захар.
— Давно это было. Человек был, который землями этими правил. И людьми.
— Над людьми хозяин? Много небось под рукой его ходило? Тысяч двадцать, наверное?
— Двести. И не тысяч, а миллионов.
— Миллионов? — потянул Захар недоверчиво. — Большой дидько… Чего он, глупый, тут выступать? Гнилое тут место, железом пропитанное. Тут ни люди, ни волки не живут. Мы только пост на вокзале держим. Вон там, вишь, башенка торчит… эй, а это что на рельсах? Макар!
Впереди, метрах в двухстах, на рельсах лежал человек. Связанный. Заботливо уложенный так, чтобы шея — на одном рельсе, ноги — на другом.
— Стой! — крикнул Дан.
— Гони! — завопил Круз, кидаясь к турели. — Последыш, ко мне! Гони, Макар, жми! Ложись!
Стрелять Круз начал еще до того, как мягко стукнули колеса, разделив человечье тело. Наугад — по кустам, домам вдалеке, ржавой будке. Вдогонку стукнуло запоздало: та-тах! Засвистело, скрежетнуло тонко железом.
По чутью, а не рассудку Круз развернул турель вперед — как раз когда окно вокзальной башни осветилось вспышками. Дрезину трясло и качало, но Круз, чувствуя пулеметное тело, высадил в окно всю ленту. А с новой, сноровисто вправленной Последышем, полоснул по теням у перрона.
