Лоуренс посмотрел сверху вниз на Фрида.
Сжав кинжал покрепче, чтобы скрыть дрожь руки…
…он заметил выгравированные на клинке слова.
«Господи, даруй мне милосердие».
Его взгляд впился в эти слова, точно они притягивали его.
Даже если для гордости рыцаря поражение невыносимо, это еще не означает, что он желает смерти. Если он не может просить о милосердии собственным языком, достаточно написать эти слова на кинжале, предназначенном, чтобы его прикончить.
Должно быть, это родилось из пропасти между честью и истинными чувствами человека.
Лоуренс выдохнул. Его лицо расслабилось, и он отправил кинжал себе за пояс.
Как только Фрид увидел это, сила ушла из его шеи: голова со стуком откинулась, и он вновь уставился в небо.
На лице его было не умиротворение, но облегчение.
– Значит, я был помилован?
– Да. Торговцем.
Губы Фрида изогнулись, и он вздохнул.
– Значит, я больше не могу называть себя рыцарем. Это была хорошая, долгая битва.
После чего старый воин Фрид закончил свои приготовления к тому, чтобы покинуть форт.
***
Когда Лоуренс закончил свой рассказ, оказалось, что дождь успел прекратиться.
Хоро была в его объятиях; он обнимал ее сзади, а она привалилась к нему и не шевелилась вовсе. Нос Лоуренса щекотал сладкий запах ее русых волос вместе с влажностью воздуха после дождя.
Она что, заснула?
Едва Лоуренс успел так подумать, как Хоро в его руках чуть шевельнулась.
Ему показалось, что она собирается чихнуть; во всяком случае, костерок перед ними стал намного меньше.
– …Мн!
Он подумал было, что Хоро что-то пробормотала, но оказалось, что она просто зевает.
Мудрая волчица в его объятиях растопырила руки и запрокинула голову к небу.
Завершив зевок, достойный королевы лесов, она полузакрыла глаза, потом подобралась к кучке деревяшек и протянула к ней руку. Хвост, который был как раз между ней и Лоуренсом, стукнул Лоуренса по лицу – явно нарочно.
Лоуренс подумал, что, возможно, зевком она прикрывала выступившие на глазах слезы.
Ее саму попросили остаться в пшеничных полях, и она оставалась там несколько веков, когда человек, попросивший ее об этом, давным-давно умер, а люди позабыли.
– Значит… с тех пор здесь никто и не живет?
На середине фразы Хоро прокашлялась, словно ее горло отвыкло говорить.
– Думаю, да. Правда, господин Фрид сказал, что все-таки ему жалко все оставлять и что он попытается найти кому передать права на форт; но, похоже, у него не получилось.
В конце концов, все земельные споры идут по двум причинам: безжизненная земля остается безжизненной, а плодородной земли мало.
Это железный закон мира; но все равно, увидев его в действии своими глазами, чувствуешь некое уныние.
Внезапно Хоро подбросила дерева в огонь, и во все стороны разлетелись искры.
– Быть может, так устроен мир.
Голос ее звучал странно искренне. Поднявшись на ноги, она посмотрела на небо и продолжила:
– Ничто не остается неизменным. Нам остается лишь ценить то, что перед нами сейчас. Что-то в этом роде?
Если так говорила Хоро, прожившая столетия, то Лоуренсу, прожившему всего пару десятков лет, ответить было нечего.
Однако Мудрая волчица из Йойтсу, похоже, была немного смущена тем, что пришла к такому лишь через несколько веков.
Она повернулась к Лоуренсу, неловко улыбнулась и сказала:
– …Я голодна.
Лоуренс неверяще улыбнулся и достал хлеб и колбасу. Трапеза в такую ночь – это скорее роскошь, чем завтрак, но Лоуренс устал от рассказа и тоже проголодался.
Достав кинжал и поднеся к колбасе, он вдруг почувствовал на себе взгляд Хоро и поднял голову.
Хоро, глядя на него сверху вниз со зловредной ухмылкой, спросила:
– А сколько милосердия выкажешь мне ты?
Сперва Лоуренс не мог ухватить, что она имела в виду, но, едва взглянув на свои руки, понял.
Прожорливая Хоро против прижимистого торговца Лоуренса. Толщина кусков колбасы была проявлением борьбы их интересов.
Хоро требовала милосердия в виде толстых кусков, Лоуренс же просил ее быть милосердной и есть поменьше.
Все еще прижимая лезвие к колбасе и не глядя на Хоро, Лоуренс промолвил:
– Ты требуешь, чтобы я перестал быть торговцем?
И сдвинул кинжал, чтобы отрезать тонкий ломтик.
