— Эх, голубок… Вот мне помирать пора, а много я на своем веку хорошего видел? Говори, коли знаешь. Солдат должен все знать!
— Что и говорить! Верно, что в темноте живет наш брат, — уныло тянул отец, — но, и то сказать, перья на ем еще не обросли, а уже туды же, летать…
В избушке церковного старосты в тот вечер было большое собрание. Лавочник Аристарх Сидорыч, дьякон о. Никанор, псаломщик, староста и старостиха, отставной стражник Адрианов всячески обсуждали событие. На столе стояла четверть водки, лежали в рассоле добрые огурцы, сиротливо жались к селедке крутые яйца.
В четвертый раз псаломщик выходил на улицу.
— Ну, что, летит? Летит? — сыпались вопросы, едва он возвращался. — Ужели на такую отчаянность решится?..
— Кто его знает? Не разберешь… Гуторят, гуторят, а толком не поймешь…
Часов около двенадцати сам стражник Адрианов пошел в разведку.
— Летит! — сказал он, возвратившись, и залпом выпил стакан водки.
Дьякон важно перекрестился:
— Упокой, господи, душу отрока сего!
Утром односельчане провожали Антона в «губернию».
От имени общества Кузя Толоконцев сказал прочувствованную речь. Она отняла у оратора и слушателей три минуты. Кузя больше топтался и заикался, чем говорил:
— Лети, браток, — сказал он, — и не забывай камуницку партию, котора возносит тебя, как ангела, под облака… и не забывай нас, а на дорогу, пока до губерни добьешься, вот возьми — обчество миром жалует…
Кузя протянул Антону клетку, в которой были поросята, гуси и куры.
Рыжий мерин сельсовета с места пошел рысью и скоро скрыл путешественника за поворотом дороги. Долго еще стояли крестьяне, глядели, как садилась пыль, только-что поднятая скрывшейся сельсоветской повозкой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ
Приехав на станцию. Антошка соскочил с телеги, отряхнулся и смелыми шагами направился к кассе. Окошко кассы было открыто. Около него нетерпеливо жались в очереди человек шесть пассажиров. Когда они, купив билеты, отошли, Антошка подал кассиру свой счастливый лотерейный билет с развернутой на нем картой всего земного шара и, подавая с видом независимого, вполне самостоятельного человека, сказал:
— Пожалуйста, до Москвы.
— Какого класса?
— Этого… как его… самого дешевого, — замявшись на мгновение, скороговоркой вывернулся Антошка.
— Двенадцать сорок.
— Что двенадцать сорок?
— Рублей, копеек! Не понимаешь?
— Я по выигрышу. Без денег!
— Как это без денег? — с подозрительностью скосил глаза кассир из-под старых, в железных ободках, очков. — За счет царя небесного, или шаха персидского, может быть?..
— Зачем? — удивился неожиданному наскоку Антошка и храбро принялся разъяснять, указывая пальцем на левую сторону билета. — Очень просто. Вот смотрите, тут же написано: «Выигравший путешествие, кроме того, получает железнодорожный билет от места своего жительства до Москвы и обратно»…
Кассир раздраженно дернул билет, поднес его к самому носу, торопливо прочел мелкие строки и шлепнул бумажку обратно на подоконник окошечка:
— А я откуда знаю, что именно ты выиграл?
— Ну как же… — раскрыл Антошка глаза от неосведомленности кассира. — В газетах же пропечатано было: серия 093, № 06224. И вот тут как-раз, точка в точку, и серия и номер, — все совпало.
— Что же, моя голова завозня, или амбар, чтобы в ней газетные известия складывались? Мало ли всякой всячины печатают! Так мне это в мозгах держать, по-твоему? Ничего не знаю, не помню и знать не могу. Давай деньги или проходи — не задерживай очереди. Следующий!
Антошка на минуту опешил, потом подумал, растерянно почесал затылок, несколько раз оглянулся во все стороны, как бы ища помощи и поддержки, наконец, махнул рукой и вышел к отцу на улицу.
— Тут у них порядки, знаешь, каки… совсем слабые! Не дает кассир билета. Выкладай, грит, двенадцать рубликов сорок копеечек. Придется, видно, клетку нашу расторговать…
Кур, гусей и поросят успели распродать только к полдню следующего дня. Два поезда на Москву пришлось из-за этого пропустить самым обидным образом.
Из вырученных двенадцати рублей семидесяти копеек двенадцать сорок Антошка заплатил за железнодорожный билет.
