Тайгонос — есть такой полуостров в Охотском море. Место довольно дикое и безлюдное, со снежными баранами, бурыми медведями, большой колонией птиц. Поэтому, когда ученый секретарь Магаданского института биологических проблем Севера сообщил мне, что на Тайгонос собирается экспедиция под флагом института, я долго не размышлял.
Возглавлять экспедицию должен был Арсений Васильевич Кречмар, известный орнитолог, о котором ходили легенды как о невероятно метком стрелке и удачливом охотнике, не раз выручавшем в трудных положениях многие экспедиции. После долгих уговоров ученый согласился взять меня с собой. Дело было решенным, оставалось лишь дождаться прихода китобойца, который должен был доставить нас на Тайгонос. И тут я узнал, что у меня появляется возможность побывать на экологической станции.
О ней я уже был наслышан, и немало. Построенная километрах в восьмидесяти от Синегорья, где ныне сооружается плотина Колымской ГЭС, в створе будущего водохранилища, станция должна была провести доскональнейшие наблюдения окружающей среды и дать ответ на вопрос, изменится ли природный комплекс в условиях Заполярья, имея под боком столь огромное искусственное водохранилище. А знать это необходимо, так как уже есть проекты создания плотин на других реках Чукотки.
От побывавших там ученых мне приходилось слышать, что экологическая станция едва ли не самая удобная исследовательская лаборатория, где им когда-либо приходилось работать. Находилась она у пика Абориген, неподалеку от озера Джека Лондона, — в местах, которым нет равных по красоте не только на Колыме, но, пожалуй, «и в самой Швейцарии». Во всяком случае, так говорили мне колымчане. Еще задолго до поездки на Тайгонос мечтал я побывать на этой станции, и вот такая удача! К пику Абориген отправлялась Людмила Александровна Рундина, альголог, специалист по водорослям, прибывшая из Ленинграда на полевой сезон. В ее распоряжение предоставлялась машина, а до отхода китобойца оставалось не менее четырех дней. Я загорелся.
— День туда, день обратно, — в задумчивости потер лоб ученый секретарь института Шаткаускас, к которому я прибежал за советом.
— Конечно, успеете. И сомневаться нечего, — сказал уверенно Батов, заместитель директора. — Только там не застревайте. В крайнем случае часика на два китобоец задержим, вас подождем. А добраться оттуда проще пареной репы. Выйдите на трассу, руку поднимите, любой шофер до Магадана довезет...
Ободренный его советом, смутно представляя, как выбираться с экологической, я был не в силах отказаться от захватившей меня идеи поездки. И вот уже как на экране раскрывается передо мной уносящийся вдаль пейзаж Колымы. Машина оказалась маленьким, с кабиною на двоих, грузовичком. Мне пришлось устроиться в кузове, и поначалу в этом был какой-то интерес. Словно с огромной катушки пожарного шланга, разматывалась и разматывалась из-за борта светлая лента дороги, уносилась вдаль, быстро сужаясь, превращаясь в точку, совсем растворяясь в горах.
Давно остался позади многоэтажный, весь в лесах новостроек, город у Охотского моря. Не зная истории, новичку, пожалуй, трудно было бы определить его возраст, так крепко и основательно стоит он теперь на этой земле. И оттого, когда за пригородами Магадана замелькали сопки, утыканные, как спина ежа, острыми пеньками, подумалось, что в самое время взялись ученые за решение проблем по охране природы этого, казалось бы, все еще дикого края. Человек прочно и мощно обосновался на северной земле, и в некоторых местах от девственной природы остались лишь смутные воспоминания.
«Что нам леса?! — размышляли первопроходцы в 30-е годы. — Не станет их — будем ввозить для отопления уголь». Но уже через четверть века пришлось столкнуться с тем, что без лесов мелеют реки, разрушаются берега, исчезает почвенный покров на склонах гор.
Словно в такт мыслям, замельтешили наконец зеленые склоны невысоких гор, долины рек, опоясанные густым разнотравьем, побежали назад розовыми полосами куртины иван-чая.
