— Ты не жалеешь, что приехала сюда?
Гуда не успела ответить. Прозвучал пронзительный свисток. Лица детей на мгновение обратились к небу, затем все бросились врассыпную. Над горами навис рев самолетов. Дети уже знали, что самолеты означают смертельную опасность, что по сигналу тревоги надо прятаться в бомбоубежищах, замереть в скалах. Дети постарше были вооружены. Шла война, и здесь винтовки у них в руках воспринимались не как игрушки.
Когда самолеты улетели, Гуда ответила на мой вопрос:
— Нет, я не жалею. Вся моя жизнь в этих детях. Пусть они победят. В них мое счастье.
На следующий день рано утром мы снова отправились в путь. Мы собирались посетить Главную военно-тренировочную базу Народного фронта, которую называли «Лагерем революции». Он был расположен сравнительно недалеко от школы, и Гуда отпустила с нашим отрядом нескольких вооруженных подростков. Они повели нас кратчайшим путем по своим ребячьим тропам, и нам приходилось сгибаться в три погибели, чтобы пролезть под низкими ветвями колючих деревьев или под нависающими скалами.
Через несколько часов мы выбрались на каменистый склон, поросший жалкими агавами и мелким кустарником. Раздавались отрывистые команды. Юноши и девушки в форме делали обманные движений) били прикладом невидимого противника, кололи штыком, поворачивались и снова наносили удары.
Солнце палило, в тени было за сорок. Занятия, видимо, шли давно. Измученные лица курсантов посерели от пыли и обострились, но никто не высказывал ни малейшей жалобы.
Вскоре инструктор объявил перерыв, и курсанты с веселыми криками, совсем как мальчишки и девчонки в школе на перемене, побежали взапуски к ближайшей лужице с тепловатой, протухшей водой.
Через полчаса мы были в лагере. В сухой сезон дофарцы не нуждаются в палатках, и курсанты и командиры расположились прямо под довольно густыми кронами низкорослых деревьев, сохранивших маленькие жесткие листья. Серые одеяла, серые мешки, защитный цвет одежды делали лагерь неразличимым с воздуха. Рядом, метрах в ста, в овраге на кустах висели влажные бурдюки, в шалашике хранилось продовольствие, а на камнях стояло несколько котлов — здесь была кухня.
В «Лагере революции» половину курсантов составляли девушки. Они несли равную нагрузку с юношами и проходили вместе с ними военную подготовку, учились грамоте, посещали политические занятия, работали на кухне. Сейчас, к вечеру, умытые, отдохнувшие, посвежевшие, они хлопотали у кипящих котлов или жарили на сковородках, намазанных козьим жиром, толстые блины-лепешки. Волосы у них подстрижены коротко, по-мужски, одеты они в грубую мешковатую форму, не расстаются с винтовками, но грациозность и изящество сквозили в каждом их движении.
Я попросил разрешения сфотографировать одну из них.
— Товарищ Марьям, — представил мне ее Ахмед.
Девушка крепко, смело, нисколько не смущаясь, пожала протянутую руку.
— Марьям, ты могла бы стать кинозвездой, — пошутил я.
— Кинозвезда? А что это такое?
— Товарищ Марьям, как и другие курсанты, никогда не видела кино, — сказал Ахмед строго. — Если они звезды, то они горящие звезды революции, — добавил он несколько высокопарно.
— Вы все носите короткие прически, потому что вам так нравится или это революционный стиль? — обратился я к девушке.
— Нет, просто... так гигиеничнее. В походах не хватает воды. Короткие волосы легче вымыть.
— Марьям, я слышал, что девушки-курсантки собираются выйти замуж только после Победы, а ты как?
Девушка смутилась.
— Нет... Не знаю... Почему же?..
Вечером после ужина ко мне подошел Ахмед:
— Товарищ Алексей, приглашаем тебя на политзанятия, послушаешь.
— Что за тема?
— Положение женщины в обществе...
— О, ты, как я посмотрю, что-то начал увлекаться женским вопросом.
— Не иронизируй. Для нас это очень важное дело. В горах среди местного населения женщин большинство. Ведь мужчины, парни сражаются на фронте. Женщины здесь наша опора.
В полной темноте на поляне расселись курсанты — юноши и девушки, образовав большой круг. Их не было видно, только мерцали огоньки сигарет. Тот, кто хотел прикурить, накрывал голову плащ-палаткой или платком, чтобы собрание не засекли с воздуха.
