– Ну, не совсем, – остановил нашего астронома старый ученый. – Вы забываете про знаменательное число 55°!
Гонтран, первый раз в жизни услышавший про это число, в замешательстве остановился. К счастью, Сломка поспешил его выручить.
– Да-да, сэр Фаренгейт, – проговорил он. – Это число, выражающее угол наклона оси Венеры к плоскости эклиптики, определяет собою климатический характер этой планеты: времена года, продолжительность дней, фауну, флору.
– Ничего не понимаю! – откровенно признался американец.
– А между тем это очень просто. Благодаря такому наклону оси, времена года на Венере крайне резко различаются одно от другого: зимою полярный пояс спускается до 35° к экватору, а летом область тропиков только на 35° не доходит до полюса. Таким образом, мы имеем на Венере обширный пояс, где температура существенно колеблется, где тропическая летняя жара зимою сменяется полярным холодом, где летом Солнце посылает вдвое более своих палящих лучей, чем на Земле, а зимой…
– Да мне и теперь уж становится жарко! – вскричал Фаренгейт, сбрасывая с себя пиджак и вытирая платком крупный пот.
Заявление Фаренгейта было совершенно справедливо: с каждым часом жара в каюте все возрастала, и к концу второго дня путешествия достигла такой степени, что спать оказалось невозможным. Гонтран первый последовал примеру американца и, сбросив верхнее платье, в одном белье расхаживал из угла в угол, бормоча ругательства. Затем настала очередь и Сломки. Из всех путешественников один Михаил Васильевич терпеливо переносил адскую духоту.
– Ничего, это все Солнце, – утешал он всех.
– Солнце? Разве мы так значительно приблизились к нему? – спросил Гонтран.
Профессор взглянул на часы и немного подумал.
– О, нет, – отвечал он. – Мы еще не сделали и половины пути до Венеры, а ведь еще надо лететь от Венеры до Солнца.
– Господи! – проревел, пыхтя как бык, Фаренгейт. – Что же будет, когда мы очутимся на самой этой дьявольской планете?
– Успокойтесь, дорогой сэр, – с улыбкой проговорил старик. – Эта дьявольская планета, как вы ее называете, защищена от жгучих лучей Солнца постоянным слоем густых облаков, благодаря которым температура на ней не должна особенно превышать земную. Это обстоятельство для жителей Венеры очень приятно, зато бедные земные астрономы благодаря ему лишены возможности видеть лицо красавицы-планеты не иначе, как через густую вуаль.
Михаил Васильевич спокойно уселся за работу. Что касается его спутников, то они принялись молча расхаживать по тесной каюте, посылая про себя всевозможные проклятия лучезарному Солнцу. Время от времени Фаренгейт и Сломка пробовали заснуть, но жара и духота не давали никакой возможности. Столбик термометра поднимался все выше и выше.
– Нет, это просто невыносимо! – вскричал, наконец, вышедший из терпения инженер.
Старый ученый, которого это неуместное восклицание сбило в каком-то вычислении, укоризненно и строго поглядел на бедного Сломку.
– Кто же вас просил ехать с нами? – проговорил он. – Оставались бы на Луне вместе с Телингой.
– Но неужели нельзя придумать никакого средства, чтобы избавиться от жары? – спросил Гонтран.
– А ведь это идея! – воскликнул Фаренгейт. – Давайте смочим водой ткани, которыми задрапированы стены каюты, тогда, вследствие испарения…
– Попробуем, – согласился инженер и подошел к одной из стен, чтобы узнать, насколько она нагрелась.
Едва, однако, успел он приложить ладонь к поверхности стены, как в то же мгновение отдернул ее с криком боли.
– Что такое? – встревожились остальные путешественники. – Что с вами, Сломка?
– Стена… – едва мог проговорить инженер, бледный как смерть.
– Ну?
– Стена раскалена.
– Не может быть! Вам просто почудилось! – воскликнул Фаренгейт.
– Попробуйте сами!
Американец повторил опыт и отступил назад с криком.
– Мистер Сломка прав!
В ту же минуту все почувствовали, что каюта начинает подвергаться сильным толчкам и сотрясениям. Чтобы не упасть, они вынуждены были сесть на круглый диван, занимавший середину их помещения.
– Неужели всему этому причиной – солнечный жар? – спросил старого ученого Гонтран.
