Закончив чертить круг, Вандал подсел к костру, зябко поднося руки к огню, и зашептал:
К тебе взываю, о Богиня Ночи,
Чье царствие в чертогах Нави,
Окутай Сваргу пеленою порчи,
Дни станут ночью не по Прави.
Не подниматься солнцу поутру,
Лучами землю-матушку лаская.
Забьется дикий зверь в нору,
Не вылетит пчела, мед собирая.
Три ночи будет править Тьма,
Косой срезая житный колос:
Страх, голод, черная чума,
И жалить станет даже полоз.
Замки цепляю семипудовые,
Ключами замыкаю булатными.
Быть по слову моему!
Острым лезвием ножа он рассек себе ладонь, роняя бурые капли крови в пламя. Черный едкий дым повалил от костра к ночному небу, будто огромный черный змей жадно потянулся за звездами. Вандал вскочил словно ужаленный и побежал по лагерю от одного костра к другому, творя свою великую ворожбу. Стоян удивленно смотрел, как один за другим стали подниматься к небу черные столбы дыма, сплетаясь меж собой в облаках и укрывая небо мрачным покрывалом. Огромное черное пятно быстро расползалось, жадно пожирая небесные просторы. Оббежав все костры, обессиленный Вандал наконец-то вернулся. Изможденно рухнув наземь, он схватил мех с медовухой, восполняя огромными глотками потерянные силы.
— Все! Получилось, Стоян! Три дня быть здесь кромешной тьме. Ни волхвы, ни Правитель не смогут ничего с этим поделать. Прикажи только, чтобы следили за кострами, коли хоть один погаснет, все старания пойдут прахом.
…Взобравшись на стену, князь наблюдал за лагерем древлян, пытаясь в который раз сосчитать горящие костры. Вновь сбившись со счета, он досадливо плюнул наземь и обернулся к воеводе.
— Любомир, у тебя есть отрок, чтобы в счете разумел? Зови сюда, костры счесть надобно, — князь стал спускаться по лестнице, разговаривая сам с собой: — Один костер — пусть десяток воинов…
— Богумир! — тревожный оклик воеводы заставил его обернуться. — Погляди, что творится!
Князь недовольно вернулся на стену и замер, разглядывая черные клубы дыма, устремившиеся к небесам.
— Чур, меня! Это что такое?
Воевода, задрал голову, вглядываясь в ночное небо, и тихо прошептал:
— Никак, колдовство! — трижды сплюнув через левое плечо, он непроизвольно поднес руку к груди, где еще недавно был заветный оберег.
Князь, сонно зевая, махнул рукой в сторону древлянского лагеря.
— Пугают. Видать, смолу в костры бросают. Ладно, пойду к себе, коли до утра на штурм пойдут, мигом гонца за мной высылай.
Спускаясь с крепостной стены, князь остановился, оборачиваясь.
— Любомир, а ты служанку мою помнишь? Вроде она приглянулась тебе тогда? Нежданой, кажись, звали?
Воевода утвердительно кивнул, непроизвольно положив ладонь на рукоять меча.
— Чего ж не помнить, помню. А что?
— Да запропастилась куда-то девица. Справная кухарка оказалась, да так в один день и пропала. Беспокоюсь, вдруг беда с ней приключилась. Коли вдруг встретишь ее, приведи ко мне, — князь отвернулся, собравшись уходить, и добавил, бросив через плечо: — А будет упираться, силой приведи.
Воевода зло сплюнул наземь, глядя вслед ушедшему Богумиру.
— Зря ты так, Бешеный, ох зря! Гляди, князь, не поранься об меня ненароком…
Возвратившись в свой дом, князь застал встревоженную Марфу, возле которой на лавке сидела очень старая бабка. В ее возрасте положено было на печи лежать, кости старые согревая, а не по гостям ходить. Морщинистые сухие руки с узловатыми пальцами, подрагивая, ощупывали лавку, будто сомневаясь в ее прочности. Водянистые глаза, наполовину заросшие старческой плевой, подслеповато вглядывались в Богумира. Князь недовольно остановился подле них.
— Кто это, Марфа?
Кухарка, вскочив с лавки, подбежала к нему, крепко взяв под локоть и заглядывая прямо в глаза.
— Шептуха это. Все ее хвалят. Уж если она не поможет тебе от той ведьмы избавиться, никто не поможет.
— Да на кой она мне! И чего ты лезешь ко мне! Кто ее в мой дом привел, ведьму ту?!
Марфа расплакалась, покорно закивав головой.
— Я привела, моя в том вина. Потому и привела к тебе шептуху, чтобы от напасти тебя этой освободить. Неужто не слышу, как ты по ночам стонешь да как зовешь ее, проклятую. Извела она тебя, совсем извела, уже две ночи не спишь. Погляди на себя, на тот свет краше провожают. Не гони шептуху, послушайся меня, Богумирушка.
