— Рубаху тебе принесла, застудишься еще.
Любомир, пригладив мокрую шевелюру и растирая рушником разгоряченное тело, благодарно принял рубаху из ее рук.
— Спасибо, Неждана, хороша утренняя водица, бодрит!
Он стал неторопливо натягивать рубаху через голову. Колдунья тут же метнулась к оберегу и с ненавистью пнула его ногой, сбрасывая наземь. Наконец, натянув на себя рубаху, Любомир огляделся, будто что-то разыскивая. Беспута, задыхаясь от волнения, бросила самый сильный призыв, на который была способна:
— Иди ко мне, мой милый, иди же, мой верный раб. Теперь у тебя есть хозяйка, которой ты предан душой и телом. Иди ко мне, мой верный пес.
Любомир вздрогнул, почувствовав призыв, и, улыбаясь, подошел к ней. Девушка коснулась его щеки, сначала неуверенно, убеждаясь в своей правоте. Затем, рассмеявшись, потрепала его по щеке, словно играя с преданным псом.
— Пойдем в дом, Любомир, нам еще многое обсудить с тобой надобно.
Воевода покорно поднимался за ней по скрипучим ступеням, напрочь выбросив из головы все свои беды. Перед ним шла та единственная женщина, ради которой стоило жить. Оберег, одиноко лежащий на земле, трепетал, словно птица с перебитым крылом, не имеющая сил взлететь. Скрипнула закрываемая на запор дверь, маленький мешочек вздрогнул в последний раз и затих, прощаясь со своим хозяином. Лишь тягостный старческий вздох разнесся по всему подворью, заставляя пса скуля попятиться к конуре.
…Князь не спал, спасаясь от наваждений. Три ночи подряд эта стерва являлась ему во сне, терзая соблазнами. Богумир был на грани безумия, боясь сновидений, будто смертного мора. Мысли о девушке не покидали его голову ни на мгновенье. В дружине воины стали перешептываться, обсуждая события последних дней. Языки у людей длинные, а ум короткий, и пошли по городу сплетни несусветные. Баба Марфа ранним утром бродила по городскому торгу, выбирая продукты. Ее пустые глаза бессмысленно блуждали по торговым рядам, будто ей и дела не было до их товаров. Мысли о ночных кошмарах Богумира не давали ей покоя. Вдруг до ее ушей донесся негромкий разговор двух торговок, настороженно косящихся по сторонам:
— Так вот, была у князя служанка красоты неописуемой, была да сплыла. Князь, обпившись медовухи, затащил ее в свою горницу, и с тех пор никто более девицу ту не видал.
— Как так никто не видал? А куда делась-то?
Сплетница заговорщически огляделась по сторонам, продолжая рассказ:
— Угробил князь девку!
Испуганная соседка прикрыла рот ладонью.
— Чур, меня! Да не может такого быть!
Марфа задержалась поодаль, пытаясь дослушать конец истории. Сплетня передавалась из уст в уста, обрастая новыми небылицами.
— Точно тебе говорю, угробил. Надругался над ней, а чтоб на суд его к ответу не призвала, задушил.
— Ай душегуб окаянный! Что же это делается, и управы на него никакой? А может, кто видел?
Рассказчица многозначительно повела бровью, вновь склоняясь к ее уху:
— Коли б никто не видел, откуда я б узнала? Видели, да сказать боятся. Кто ж супротив князя попрет? Только судить его не люди станут.
— А кто?
Торговка подняла глаза вверх, ткнув пальцем в небо.
— Уже судят. Каждую ночь истерзанная душа девушки является к нему во снах, требуя повиниться в своем грехе всенародно. А он не желает, кричит по ночам, гонит ее прочь, а виниться не желает. Если так дальше пойдет, совсем князь разума лишится.
Обеспокоенная услышанной сплетней Марфа бросилась вон с торга. Нет, так не годится сидеть сложа руки, надо как-то помочь Богумиру избавиться от этой ведьмы проклятой. Марфа, сурово поджав губы, развернулась и пошла в сторону, противоположную княжьему дому. «Ну если и шептуха не поможет, — думала она, — то придется собственными руками удавить гадюку».
…Вечером к дому князя прискакал сотник из дружины. Лихо спрыгивая с коня, он бросился в дом, отпихивая в сторону напыжившуюся стражу.
— Прочь, дармоеды!
Перепрыгивая ступени через одну, сотник мигом взлетел на второй этаж, внезапно натолкнувшись на угрюмого князя.
— Чего носишься по дому моему, словно пожар?!
Сотник виновато развел в стороны руки, пытаясь отдышаться.
