– Почему ты так уверена?
– Потому, – тихо сказала она, – что я обещала вернуться к нему.
Теперь главной сложностью стал неверный лунный свет.
С северозапада набежали облака, то и дело заслоняя месяц, и в разрывах между ними тут и там проблескивал лунный свет.
Изза того, что ночью все цвета сливаются, расстояния трудно было оценивать. Расстояния казались, конечно же, больше. Действовать в таких условиях чрезвычайно тяжело. Но она все время работала головой.
Единственной настоящей опасностью были края крыш.
Чиизаи пробежала по плоской крыше, замедлив бег только у низкой черепичной ограды. Луна снова скрылась за облаком, темная густая мгла искажала расстояния между домами. Пришлось на бегу сделать поправку.
Она перепрыгнула узкий проход, наткнулась при приземлении на маленький камешек, споткнулась и тут же сгруппировалась. Перекат погасил инерцию, и она снова тут же вскочила на ноги, бесшумно передвигаясь среди стаи летучих мышей, парящих над крышей.
Тудеск ни разу не скрылся из виду и, хотя и оглядывался иногда, да и очень хорошо скрывался другими способами, используя, где мог, тень и входные ниши, так и не засек ее.
Они бежали через лабиринт улочек Корруньи – охотник и дичь.
– Такова была часть нашей сделки, – ответила она. – Он не может сейчас ничего ей сделать.
– Но я же рассказал тебе, что он уже сделал!
– Это невозможно.
– Значит, чтото изменилось. Может, есть чтото, о чем ты не знаешь.
– Он не станет подвергать риску то, чего желает превыше всего на свете.
Мойши беспокойно снова вернулся к окну, поискал луну. Теперь о луне говорило лишь бледное сияние изза маленького пухлого облачка, ползущего с севера.
Точно будет шторм, подумал он. Уже почти полночь.
– Я должен идти, – сказал он.
– Вернешься? – Ее голос прозвучал както тихо в этой огромной комнате со сводом, подобным храмовому, и страшной картиной.
– Да, – ответил он, – Как я могу не вернуться? Но, может, не этой ночью.
– Тогда утром.
– Ладно.
Она резко повернулась к нему, и он увидел в ее нефритовых глазах страх. И даже испугался, увидев в ней Офейю.
– Обещай мне, что вернешься, Мойши. – Она стиснула его руку с невероятной силой. – Теперь во всем мире у меня нет никого, кроме тебя.
– Я…
– Разве ты мне не друг, Мойши? – с отчаянием в голосе спросила она. – Неужели эта ночь так мало для тебя значит?
– Она очень много для меня значит, – сказал он, думая, что, наверное, не понял ее сейчас. Ему преподнесли драгоценный дар, то, что она прятала от остального мира. Кроме Хелльстурма. Какая ирония! Почти смешно, если бы все это не было так ужасно. Ее любовь к дочери была превыше всего на свете. Теперь была его очередь. Он мог принять, мог отказаться. – Это очень много для меня значит. И навсегда так и останется.
– Мы друзья.
– Ты оказываешь мне великую честь. – Это прозвучало формально, даже казалось несколько высокопарным после их недавней близости. И все же он прекрасно понимал, что человек создан из плоти, а плоть очень легко может притворяться. Но вот втягивать в это еще и душу – совсем другое дело. Тут не принуждение, тут уже разврат.
Словно по знаку, они целомудренно поцеловали друг друга в губы. Он ощутил, как ее дух тянется к нему, как они сплетаются в танце.
В комнате было совершенно тихо.
Они отпрянули друг от друга, она потянулась за платьем, он стал одеваться, чтобы идти.
Прежде чем уйти, он задал ей вопрос:
– Почему у тебя в комнате висит эта картина?
– Эта картина изображает диавола. Ты знаешь о нем? Нет? В далузийской религии диавол – предстоятель тьмы, повелитель зла.
– Это диавол?
– Диавол.
– Зачем он здесь?
– Чтобы служить мне вечным напоминанием.
– Посиди со мной, малышка, – сказал ДайСан. Таков был смысл имени «Чиизаи».
Они были во дворе куншина в пригороде Эйдо, столицы Аманомори.
– Как ты представляешь себе свою будущую жизнь? Она посмотрела на него. Он уже довольно долго на сей раз пробыл в Аманомори, но она неустанно изучала очертания его странного лица. Все время она думала, что это шутки памяти – каждый раз, как она снова видела его, его лицо казалось ей иным, отличающимся от того, которое она запомнила, хотя видела его только вчера. Иногда отличие было совсем незаметным, иногда – очень сильным.
