– Не-е… – протянул Эрван с усмешкой. – Это не про меня.
– Ну-ну.
Тюремщик издал булькающий звук: наверно, это означало смех.
– Посмотрю-ка я на тебя позже: казематы – они и не таких обламывали!
Он с кряхтеньем поставил у двери глубокую миску. Вышел было в коридор… Замер на пороге.
– Ты вроде не буйный, паря: не плачешь, не кричишь, на меня, грешного, не бросаешься… Так и быть, дам тебе совет.
Он оглянулся, понизил голос до шёпота:
– Не торопись лопать: если они не получат своей порции – закусят тобой.
Дверь захлопнулась. Проскрежетал засов. Тусклый огонёк за решёткой всё слабел по мере того, как затихали неторопливые шаги.
Через минуту Эрван остался в непроницаемой тьме.
Нашарил глиняную миску, сослепу угодив рукой в горячее варево. Облизал пальцы.
Ммм… Вкусно-то как!!! Кажется, овощное рагу с бараниной!
Эрван мельком улыбнулся, вспомнив, как морщил нос от капустного запаха: сейчас всё что угодно умял бы… Не задумываясь!
Он пододвинул еду, наклонился как можно ниже, всем естеством впитывая упоительный запах… И вдруг замер.
Что там говорил тюремщик: «Если не получат своей порции – пообедают тобой?»
Вроде так…
Эрван поежился: словно тюремный воздух разом стал холоднее, ещё чуть-чуть – и пар изо рта повалит.
Кто это – они?
Он решительно отодвинул еду. Покачал головой. Задержав дыхание, отнёс миску в дальний угол камеры и опрометью кинулся обратно – теперь запах чувствовался слабее, но всё равно сводил с ума.
Стараясь не обращать внимания на протестующий желудок, Эрван вытянулся на топчане. Положил руки под голову и застыл, вперив взгляд в кромешную темноту.
Ждать пришлось недолго.
После сотого удара сердца до ушей Эрвана донеслось странное постукивание – будто далеко-далеко гнали табун лошадей.
Но откуда лошади здесь, в тесной камере? К тому же звуки извне сквозь толстые стены не проникали, Эрван уже успел в этом убедиться!
Он почувствовал, как зашевелились волоски на руках.
Что это, чёрт побери?! Неужели колдовство? Если так – до суда ему не дожить. Как защищаться безоружному, в полной темноте?
Эрван до крови прикусил губу. Боль и солоноватый привкус во рту оказались настоящим благом: Эрван сумел подавить зарождающийся в глубине естества панический вопль – и даже не шевельнулся.
Вскоре цоканье стало громче и отчётливей, к нему примешались звуки возни и еле слышное шуршание.
Да это же крысы! А он уже вообразил…
Эрван едва не расхохотался от облегчения: схватка в темноте со стаей оголодавших грызунов казалась сущим пустяком по сравнению с неведомой и страшной опасностью.
Крысы тем временем добрались до еды: из угла донёсся довольный писк, тихий скрежет глины о камень – наверно, зверьки в азарте двигали миску.
Трапеза не затянулась: через полминуты Эрван услышал тихое сопение совсем рядом. В локоть ткнулся любопытный нос, кожу защекотали жёсткие усы – похоже, грызуны были не прочь получить добавку.
Эрван не двигался: собрав остатки воли, он сдерживал дрожь.
«Они уже сытые… сытые… понял?! Если не разозлить, всё обойдётся! Терпи… терпи…»
Одна крыса забралась на грудь, пододвинулась вплотную к лицу – Эрван почувствовал её тёплое дыхание. Другая с тихим сопением исследовала штанину – острые маленькие зубы пронзили ткань, вцепились в ногу.
Эрван вздрогнул.
Крысы метнулись во мрак. Миг – и топоток крохотных лап затих. Словно и не было.
Перед глазами Эрвана поплыли радужные пятна. Он схватился за грудь и вдохнул: глубоко, с надрывным всхлипом. Только сейчас он понял, что всё это время не дышал.
Страх отпустил. На смену ему пришли слабость и опустошённость. Не хотелось ничего – даже есть.
Он вытянулся на неудобном ложе, устремив взгляд в невидимый потолок, и погрузился в странное, полуобморочное состояние – не то сон, не то явь…
«Что, парень, доигрался?!»
Мысль была вялая и неспешная: Эрван представил, как она тяжело ворочается подо лбом.
Усмехнулся: ни сожаления, ни тем более раскаяния он не чувствовал – как сложилось, так сложилось.
Он перебирал в памяти события, приведшие его сюда: вот он даёт пощёчину зарвавшемуся наглецу; вот он принимает вызов, договаривается о времени и месте встречи… Ошибся ли он тогда? Эрван прислушался к себе: совесть молчала.
