В ночь на 21 апреля Мустафаева и Беспалова под легендой вырвавшихся из окружения советских войск вывели в тыл противника через «окно» на линии фронта. Дальнейшую работу с ними предстояло вести Михайлову. Он возвратился в управление Смерш фронта, чтобы готовить операцию по связи с агентами. Матвеев вместе с подчиненными продолжил фильтрационную работу с военнопленными и одновременно занимался систематизацией архива Главного управления имперской безопасности, захваченного в Целендорфе.
24 апреля ничем отличалось от предыдущих дней. Работа отдела Смерша по 47-й гвардейской стрелковой дивизии шла своим чередом. Время подошло к полудню, когда в кабинете Матвеева зазвонил телефон. Он отложил протокол допроса полковника Вайса, снял трубку и услышал голос дежурного по отделу:
— Товарищ майор, это капитан Волков. Разрешите доложить?
— Слушаю, слушаю тебя.
— Александр Иванович, тут такое дело…
— Ну говори! Говори!
— Одна немочка просит ей помочь.
— Помочь? А что случилось?
— Она говорит, шо наши бойцы не дают ей прохода.
— Вот же кобели! — в сердцах произнес Матвеев и приказал: — Бойцов в комендатуру, а ее отправить к родителям!
— Александр Иванович, та дело в том, шо она не местная, из Берлина.
— И что? Мы контрразведка, а не пансионат для благородных девиц. Дай ей охрану и направь в комендатуру. Пусть там разбираются.
— Извините, Александр Иванович, но она просит, шоб ее принял начальник русского абвера.
— Чего-чего? Иван, ты ничего не напутал?
— Никак нет, товарищ майор. Дамочка шпарит по-нашему не хуже нас, — оправдывался Волков.
«Русский абвер? Говорит по-русски? Любопытно! Очень даже любопытно!» — заинтересовался Матвеев и распорядился: — Ладно, проводи ее ко мне!
В коридоре раздался дробный стук каблучков. Дверь в кабинет Матвеева приоткрылась. В щель заглянул Волков и спросил:
— Александр Иванович, позвольте войти гражданке Лонге?
Матвеев махнул рукой. Волков отступил в сторону. Робко переступив через порог, в кабинет вошла девушка лет 20–22-х. Поздоровавшись на отменном русском языке, она представилась:
— Рената Лонге.
Матвеев кивнул и задержал взгляд на ней. Под тонким облегающим плащом угадывалась точеная фигурка. Ее украшала горделиво вскинутая головка с тонкими чертами лица. На нем выделялись небесной голубизны глаза. Волосы пшеничного цвета топорщились задорным хохолком.
«Хороша! Ничего не скажешь! Можно понять наших бойцов, мимо такой не пройдешь», — признал в душе Матвеев.
Отпустив дежурного, он предложил Лонге сесть. Она опустилась на краешек стула и под его строгим взглядом нервно затеребила рукав плаща.
«Волнуешься? С чего это вдруг? Русский абвер? Откуда тебе это известно? Кто ты?» — размышлял Матвеев и обратился к Лонге:
— Так кто вас обидел, Рената?
— Господин майор! Господин майор, только не надо их наказывать! Они… они… — Лонге смешалась и потупила взгляд.
— Как так не наказывать? Это недопустимо! Виновные должны понести заслуженное наказание!
— Не надо! Не надо! Они ничего плохого не сделали! — воскликнула Лонге и всплеснула руками.
— Ладно, разберемся, — не стал настаивать Матвеев и поинтересовался: — А теперь, Рената, объясните, как вы, не местная жительница, оказались в прифронтовой полосе?
— Я… я бежала, куда глаза глядят. Там невозможно оставаться! Там… — осеклась Лонге.
Она была столь искренна и непосредственна в своих чувствах, что подозрения, возникшие было у Матвеева о ее возможной связи с абвером, развеялись. Перед ним находилась одна из множества безвинных жертв войны. Его больше интересовало другое — блестящее знание русского языка Лонге. Он смягчил тон и отметил:
— Рената, вашему знанию русского языка можно позавидовать. Вы что, жили в Советском Союзе?
Лонге встрепенулась, на лице появилась робкая улыбка, и девушка призналась:
— Нет, в вашей стране я никогда не была, господин майор.
— Для вас я Александр Иванович, — ушел от официального тона Матвеев и уточнил: — Рената, а где вы научились так хорошо говорить по-русски?
— На филологическом факультете Берлинского университета. Я еще знаю французский и понимаю английский. Мне языки как-то легко даются.
