Выпрямившись, Ребус оглядел выставленные в том же зале мрачные предметы, напоминавшие о бренности всего сущего, и, не удержавшись, покачал головой.
— И вы все это собрали? — спросил он.
Джин кивнула.
— По крайней мере вашим подругам есть о чем поболтать с вами на вечеринках.
— Вы не поверите, инспектор, — спокойно ответила Джин, — но когда речь заходит о смерти… В конце концов, разве нас не интригует то, чего мы больше всего боимся?…
Внизу, в старом музее, они сели на скамью, которой резчик придал подобие скелета кита. В бассейне рядом плавали какие-то рыбы, и пришедшие на экскурсию дети тянулись к ним, но в последний момент отдергивали руки, хихикая и визжа, демонстрируя ту же смешанность чувств (теперь любопытства со страхом), о которой в связи с Джин подумал Ребус. У дальней стены зала стояли высокие часы, представлявшие собой нагромождение всяческих химер. Обнаженная фигурка женщины была вся опутана чем-то вроде колючей проволоки, Ребус был уверен, что там наверняка есть и другие сцены пыток — просто он их не видит.
— Наши «Часы Тысячелетия», — объяснила Джин Берчилл, перехватив его взгляд, и посмотрела на свои наручные часики. — Через десять минут они начнут бить.
— Интересная конструкция, — заметил Ребус. — Часы, полные страданий…
Она внимательно посмотрела на него.
— Не все это замечают. Во всяком случае, не сразу.
Ребус только пожал плечами.
— Она кивнула:
— Возможно, они устраивали своим жертвам ложные погребения. По нашим оценкам, Бёрк и Хейр продали врачам не меньше семнадцати тел. Это было ужасное преступление… Видите ли, согласно христианскому вероучению, мертвец, подвергшийся вскрытию, не может восстать в день Страшного суда.
— Да, без внутренностей не очень-то восстанешь, — согласился Ребус, но Джин пропустила его замечание мимо ушей.
— Бёрка и Хейра задержали и судили. Хейр дал показания против своего подельщика, поэтому на виселицу отправился один Бёрк. Попробуйте угадать, что стало с его телом после казни?…
Ответить на этот вопрос было легко.
— Оно попало в анатомический театр? — сказал Ребус.
Джин Берчилл снова кивнула.
— Его тело отвезли в Олд-Колледж, — туда же, куда несколько ранее попали все или почти все его жертвы, — и использовали на занятиях по анатомии. Это произошло в январе тысяча восемьсот двадцать девятого года.
— А гробы датируются началом тридцатых… — Ребус задумался. Кажется, кто-то когда-то хвастался ему, будто владеет какой-то вещицей, сделанной из кожи Бёрка.
— Ну а потом? — спросил он. — Что стало с телом Бёрка потом?
Джин Берчилл посмотрела на него.
— В музее Хирургического общества хранится записная книжка…
— Переплетенная в его кожу?
— Да. — Джин опустила голову. — Честно говоря, иногда мне становится его жаль. Бёрк был почти гениален. В Шотландию он приехал в поисках лучшей жизни. Бедность и стечение обстоятельств толкнули его на кривую дорожку. Однажды его дальний знакомый, который к тому же должен был Бёрку некую сумму, скоропостижно скончался прямо у него дома. Бёрк знал, что медицинский факультет Эдинбургского университета остро нуждается в трупах для анатомирования. Так все и началось…
— Скажите, в те времена люди жили дольше, чем сейчас?
— Вовсе нет. Скорее наоборот, но… Как я уже говорила, человек, чье тело подверглось вскрытию, не может войти в рай. Люди крепко верили в эту догму, поэтому тогдашним студентам и исследователям приходилось довольствоваться телами казненных преступников. Закон о вскрытии, принятый в тысяча восемьсот тридцать втором году, решил эту проблему, и нужда в ограблении могил отпала.
Ее голос звучал все тише и тише. Казалось, Джин настолько ушла в кровавую историю Эдинбурга, что на несколько минут совершенно забыла о том, что ее окружало. И Ребус ее понимал. Гробокопатели и кошельки из человеческой кожи, повешения и колдовство… На том же четвертом этаже, рядом с гробиками, он видел орудия чародейского ремесла: пожелтевшие от времени кости и высушенные сердца животных, ощетинившиеся булавками и гвоздями.
— Да, не самое приятное место… — проговорил Ребус. Он имел в виду Эдинбург, но Джин решила: Ребус говорит о музее.
