Наш очередной проект называется «Защитим обитателей моря» и рассказывает об удивительной жизни Атлантики. Мне давно все равно, что происходит с этими зверями, но я упрямо сижу и пишу черновики речей, которые «Общество Зеленых» — то есть мы — будет зачитывать на ближайшей конференции. Передо мной раскрытая энциклопедия. В ней — вымирающие виды рыб, которые, по настоянию Барбары, необходимо включить в рассказ обязательно. «Они бесценны, Белль» — картавя мое имя, часто повторяет она.
Все понято, Босс. Кто платит деньги, тот заказывает музыку.
Я дохожу до середины, с удовольствием замечая, что время идет, и вторник с каждым часом ближе к своему концу, когда мой телефон разрывается громкой трелью. В том подвальчике, где мы разместились в изоляции от всего мира, это слышится особенно жутко. Звук отталкивает от стен и буквально впивается ядовитыми шипами в барабанную перегородку.
Тяжело вздохнув, я отвечаю. Я всегда отвечаю, когда на работе. Не имею права молчать.
— Белла! — облегченный выдох. Сразу, как по команде. — Белла, девочка, где ты? Ты в порядке?
Рене?.. Нет. РЕНЕ?!
— Мама? — я не верю. Я пытаюсь, но не верю. Не может быть.
— Белла, скажи мне, что ты в порядке, — требует она. Задыхается от волнения. Мы не говорили больше двух лет, а я все ещё знаю её лучше кого бы то ни было.
— Да, я в порядке. И я… удивлена, — не лукавлю. С чего бы?
— Это прекрасно… это так прекрасно, моя девочка! — она глотает слезы, прорвавшиеся наружу, и я могу поклясться, что сильно-сильно прижимает телефон к щеке, — это такая трагедия… для нас, для всей Америки… люди…
— Какая трагедия? Мама, о чем ты? — я мгновенно забываю про проект. Жутчайшее предчувствие колючим комком сворачивается внизу живота.
Рене объясняет. Рассказывает.
— Говорят, в восемь утра… два самолета… я только узнала!
Теракт. Теракт, уничтоживший до последнего камешка Башни-Близнецы и взорвавший мировую прессу. Сотни людей погибли. Тысячи — ранены. Правительство негодует, а население шокировано. «Исламский мир начал войну».
Только я далека от подробностей взрыва. Я далека от маминых восклицаний и сожалений в адрес пострадавших. Я постепенно перестаю слышать даже её голос, шепчущий, как она счастлива, что я жива.
В моей голове другое. В моей голове — другой.
Недолго думая, я обрываю звонок с мамой, обещая перезвонить позже, и скидываю мобильный в сумку, пулей вылетая из-за своего стола. Девочки из нашей команды ошарашенно смотрят на меня. Они тоже только что узнали — сегодня все звонят всем.
Я говорю, что уйду раньше. Я говорю, что мне нужно идти. Срочно. Сейчас.
На улице творится настоящее сумасшествие. Акции протеста, толпы рыдающих, пробки из машин и бесконечная полиция, распущенная во всем закоулкам. Их суровые лица я отличу от любых других.
Но все это неважно. Вся это шумиха не важна. Я знаю свою цель. И знаю, что сейчас полдень. Но полдень вторника, а не среды. Наш день.
Я бегу по забитым людьми улицам, едва ли не сшибая все и всех на пути. Я расталкиваю их локтями, я пробираюсь сквозь них, не слушая лестных слов в свой адрес.
В центральном парке не медлю — несусь к мосту. Только там, только здесь и только сегодня могу узнать, что с ним все хорошо. Что он жив.
Чтобы было быстрее, снимаю туфли. К черту каблуки. Гравий колет ноги, но какое теперь это имеет значение? Я выбегаю на нужную дорожку запыхавшись, но не останавливаясь, чтобы отдышаться. Нет времени.
…Эдварда нет на мосту. Более того — его нет и рядом с мостом, на дорожках напротив. Эта часть парка пуста так же, как и ночью сегодня. Ни души. Ни звука.
Я отчаянно оглядываюсь по сторонам, я ищу его и бормочу, едва шевеля оцепеневшими губами, свою просьбу кому-то, кто стоит выше всего этого. Выше всех нас.
— Спасибо… — выдыхаю, надеясь на действенность молитвы. Всегда заканчиваю её благодарностью за будущее исполнение желания.
— Спасибо, — раздается мне в такт. Прямо над ухом. Сзади.
Секунда — и чьи-то пальцы на моих плечах. Держат. Прижимают к своему обладателю.
Я резко, быстро оборачиваюсь. Как при ускоренной съемке, как в быстрой перемотке.
…Глаза, шрам, скулы, кожа, руки… Он. Эдвард!
