Янси отпустил ее и пошел к дому, давая понять, что разговор окончен. Однако Сара не собиралась так просто отпускать его — она хотела получить исчерпывающий ответ на свой вопрос.
— Янси Кантрелл, сию же минуту вернитесь! — закричала девушка. — Не смейте уходить! Вы мне еще не ответили!
Янси оглянулся, и на его губах заиграла самодовольная улыбка, которая всегда выводила Сару из себя.
— Но, дорогая, я все уже сказал! — пожал он плечами.
Эта последняя насмешка Кантрелла окончательно вывела Сару из себя. Яростно скрипнув зубами — что, видимо, совсем не шло такой очаровательной девушке, — она подобрала юбки и бросилась вдогонку за обидчиком. Настигнув Янси, Сара осыпала его широкую мускулистую спину градом ударов.
— Не смейте больше никогда уходить от меня! — закричала Сара, задыхаясь от душившего ее гнева.
Янси со смехом повернулся к ней и схватил ее за руки.
— Если бы вы знали, как вы сейчас похожи на тигрицу, — проговорил он, с восхищением глядя на девушку. И тут глаза его наполнились такой нежностью, что Сара вновь задохнулась, — правда, на сей раз не от гнева.
Кантрелл перестал смеяться, и они замерли, глядя друг на друга как завороженные. Наверное, они простояли бы так целую вечность, если бы Том Шеллдрейк не разрушил хрупкое очарование момента.
— Эй, Янси! — громко закричал он. — Янси, я должен поговорить с вами!
Кантрелл отпустил девушку и посмотрел на Шеллдрейка.
После своего возвращения в «Магнолиевую рощу» он еще не встречался с Томом и сейчас, увидев старого друга своего отца, с огромным трудом удержался от возгласа удивления.
Прошедшие годы и война жестоко обошлись с Томасом Шеллдрейком. Домой он вернулся совершенно сломленным человеком. И дело было не столько в ужасной ране, полученной на войне, сколько в том, что ему слишком уж многое пришлось пережить. Нервы его вконец расстроились, а от юношеского очарования, которым семь лет назад он обладал в избытке, и следа не осталось. Том выглядел гораздо старше своих сорока двух лет. Когда-то густые каштановые волосы изрядно поредели, и в них появилась седина; веселые глаза погрустнели, из них исчезли живость и смех. И весь он как-то увял, потускнел и теперь совсем не походил на того веселого красивого джентльмена, каким был во время последней встречи с Янси, в тот роковой день семь лет назад. Его парализованная левая рука висела на черной перевязи, и Янси, который раньше никогда не испытывал к Тому особых симпатий, неожиданно почувствовал жалость к нему. Том лишился всего: денег, дома, здоровья, и сейчас Янси устыдился своих прежних насмешливых замечаний в адрес Шеллдрейков.
С дружеской улыбкой на лице Янси Кантрелл быстро пошел навстречу Тому. Протянув руку, в смущении произнес:
— Ну вот. Том… Вот мы и встретились!
В карих глазах Тома внезапно вспыхнули прежние веселые огоньки. Он схватил руку Кантрелла и энергично пожал ее.
— Встретились! Точно встретились! Янси, хочу поблагодарить вас за вашу доброту! Энн рассказала мне, что вы пригласили нас погостить в «Солнечное ранчо». Не стану скрывать, у меня имелись довольно серьезные сомнения относительно целесообразности переезда в «Дом голубки», но сейчас, когда вы взяли все под свой контроль, я могу успокоиться.
Сара с грустной улыбкой смотрела, как Янси и Том медленно шагают в направлении покосившихся конюшен. Она тяжко вздохнула. Конечно, сейчас она ничего не добьется, если продолжит выяснять отношения с Кантреллом. Надо разговаривать с ним вежливо — пока она не заставит его понять.., пусть даже с помощью дубинки.., что не едет в «Солнечное ранчо», что он не имеет права вмешиваться в ее жизнь и что она не возражает против того, чтобы он взял с собой Шеллдрейков.
Подумав о Шеллдрейках, Сара невольно улыбнулась — бедняжка Янси, наверное, до сих пор не пришел в себя после «беседы» с Энн, нагло напросившейся в гости. Впрочем, сейчас, после встречи с Томом, Янси едва ли откажет Шеллдрейкам в гостеприимстве, что бы он ни думал об Энн.
Однако сочувствие к Янси было мимолетным. После того как Кантрелл и Шеллдрейк скрылись из виду, Сара вернулась в дом и обнаружила там полнейший беспорядок. Бартоломью, Танси и Пегги сновали по комнатам, снимали со стен немногочисленные оставшиеся картины и украшения и относили их в главный холл, где росла гора вещей.
