— Ты и вправду так думаешь?
— Да!.. Только мне надо бы поговорить с мамой.
— Нет, с твоей мамой поговорю я.
— Почему?
— А потому что так принято, — улыбнулся Рыч. — Жених должен попросить руки невесты у ее родителей!
И они снова принялись целоваться.
* * *
— Я теперь всегда буду с тобой. И никогда не уйду! — нашептывал Максим Кармелите.
— А ты и сейчас не уходи, ладно? И губы их опять слились в поцелуе.
В этот момент дверь открылась и в комнату вошли Баро с Астаховым.
Максим сильно смутился и отошел в сторонку, но Баро, казалось, настолько был погружен в себя, что не обратил внимания ни на поцелуй, ни на смущение молодых людей.
— Как ты, дочка? — спросил он.
— Нормально, пап. Здравствуйте, Николай Андреевич! — поздоровалась девушка с Астаховым.
— Кармелита, ты можешь не называть Николая Андреевича по имени-отчеству… — выдавил из себя Баро.
— Почему? А как же мне вас называть, Николай Андреевич?
Астахов переглянулся с Зарецким, прочел в его глазах твердое решение ничего не скрывать, но все же замялся:
— Это, наверное, непросто понять, Кармелита… Дай поверить трудно…
Но раз Рамир решил, значит…
— Не тяни, Николай, рассказывай! — переступая через себя, подбодрил Астахова Баро.
И Астахов принялся сбивчиво объяснять Кармелите всю эту очень непростую ситуацию.
— …И вот тогда похитители потребовали выкуп за тебя с нас обоих. Ну и поэтому им пришлось открыть мне тайну твоего рождения.
— Какую тайну моего рождения, папа? Я ничего не понимаю!
Но Баро молчал, предоставляя пока все объяснения Астахову.
— Понимаешь, — опять начал Николай Андреевич, — дело в том, что… Ты — моя родная дочь, — наконец он решился произнести главное.
Кармелита никак не могла взять в толк, о чем это ей говорят, и только видела, как Баро держится за сердце.
— Как это — я ваша дочь? А кто же тогда моя мать?
— Твоя мать — моя первая жена. Она умерла во время родов.
— Пап, что это такое? — Кармелита схватила Баро за руку. — Я ничего не понимаю, папа?!
— Доченька, — вступил наконец в разговор и Зарецкий. — В тот день, восемнадцать лет назад, в роддоме умерли две женщины — жена Николая и мама… Ну, то есть — моя жена… Умерла и моя дочь… А Рубина испугалась моего гнева за то, что она отвезла Раду в больницу, и подменила мою мертвую дочь на тебя…
— Это было выгодно и моей нынешней жене — Тамаре. Она тогда работала там акушеркой, — добавил Астахов.
По щекам Кармелиты ручьями текли слезы.
— Как… — еле проговорила она, — как же звали мою мать?
— Евгения…
* * *
Форса в наручниках ввели в кабинет к следователю.
— Добрый день, господин адвокат, он же — Удав! — приветствовал его Солодовников. — Присаживайтесь, разговор нам с вами предстоит долгий…
— Я не стану ни о чем с вами разговаривать, пока не восп?льзуюсь своим законным правом на один телефонный звонок.
— Пожалуйста! — и следователь пододвинул к нему телефонный аппарат.
Форс набрал свой домашний номер.
— Алло! Алло, Светочка?
— Папа? Папочка! Ты где?
— В милиции.
— Что?! Так что, выходит, Антон сказал правду?
— Антон? Какой же он все-таки подонок!..
— Папа, папа, это что, правда?
— Слушай, Света, что бы тебе сейчас обо мне ни говорили, ты помни: я тебя очень люблю, доченька!.. И все, что я делал, я делал только ради тебя, мое солнышко!
Следователь даже опустил глаза, стараясь не смотреть на задержанного. А Форс торопился сказать обо всем, пока у него была такая возможность:
— Послушай, Света, помнишь, я тебе говорил о твоем старом мольберте?
Так вот, искусство — это для тебя! Для тебя и для твоего будущего ребенка!
Светочка, не думаю, что я здесь надолго, — я ведь все-таки адвокат. И им нечего мне предъявить… Только разговоры.
Форс посмотрел на следователя даже с некоторым превосходством, но Солодовников работал в органах уже далеко не первый год и блефовать с собой никому не позволял.
В телефоне раздались гудки — Света положила трубку…
Через полчаса по набережной Управска шла молодая беременная женщина с небольшим этюдником в руках. С набережной она повернула на мост, дошла до середины и облокотилась на перила. Долго смотрела на воду, а затем раскрыла над водой этюдник — и из него посыпались деньги, много денег. Купюры подхватывало ветром, заносило под мост, и потом, из-под другой стороны моста, они уже выплывали, оживляя своими маленькими прямоугольничками спокойно-неторопливое течение Волги.
