— Спасибо тебе, папочка, за посильный взнос, — Антон вошел в раж, и колкости выскакивали из него одна за другой.
— Хватит болтать! Забирай деньги и убирайся отсюда! А напоследок хочу тебя предупредить: если что-нибудь случится с Кармелитой, я и твоих дружков, которые тебя сюда прислали, и самого тебя из-под земли достану! Ты понял меня?
— Понял, понял, не сбивай, — Антон все пересчитывал пачки денег.
У Астахова зазвонил мобильный.
— Да? Да, я. Что-о?! Что ты сказал? Это точно? Хорошо. Очень хорошо! Я очень рад, очень!!!
Астахов нажал отбой и опять посмотрел на Антона:
— Боюсь, Антон, что твоя миссия посредника закончена.
— Не понял…
— Звонил Максим. Кармелита уже дома, у Зарецкого.
Антон оторопел. А Астахов спокойно придвинул кейс к себе, захлопнул его и бросил оцепеневшему Антону сквозь зубы:
— Пошел вон!
В кабинет решилась войти Олеся, слышавшая все из соседней комнаты:
— Антон, я так понимаю, что Николай Андреевич попросил вас уйти? — Нет, в ней говорило сейчас не злорадство, а величайшее презрение к этому человеку, который, так уж сложилось, носил ту же фамилию, что и ее любимый.
Антон, еще минуту назад — король положения, теперь шел к выходу, как побитый пес. Но уже в дверях он обернулся:
— Что, ваша взяла, да? Ненавижу! Ненавижу вас!!!
* * *
Миро приставил нож к горлу раненого Руки.
— Ну вот мы с тобой и встретились…
— Мстить будешь, да?
— А ты, значит, думал, что смерть моего отца останется для тебя безнаказанной?
— Ну, давай-давай! Какие там у вас, у цыган, методы, а? — храбрился Рука.
У Миро от гнева даже затряслась рука с ножом:
— А у тебя, подонок, какие методы? Девушек похищать да стариков в упор расстреливать?!
Рука скосил взгляд и уперся глазами в глаза Миро. Бандиту достаточно было двух секунд этого взгляда, чтобы с него мигом слетела вся напускная храбрость, и он в ужасе заверещал под лезвием ножа:
— Ну пойми ты! Я же подневольный человек! Мне Удав сказал — я сделал!
— Жить хочешь?
— Да! — побыстрее выкрикнул Рука.
— Кто такой Удав? Где его искать? Бандит молчал.
— Боишься? Больше ножа Удава боишься? Больше всего на свете?
— Нуты пойми, он… Он везде. Везде и нигде!
Но Миро уже заставил свое сердце слушаться разума. Он спрятал нож, бросил Руке платок, чтобы тот перевязал рану, и повез бандита в милицию.
— Правильно мне ваша цыганка сказала: "рука твоя в крови, и кровь эта — твоя", — вспомнил Рука совсем недавнее предсказание своей молодой пленницы.
В милицейском кабинете, где раньше всегда сидели два следователя, теперь остался только один. Бочарников, который вел все последние дела с цыганами, ушел в областное УВД на повышение. Но и Ефрем Солодовников, недавно принявший дела, тоже был в курсе событий. Именно к нему-то и впихнул Миро Руку.
— Гражданин Милехин, опять вы за свое?! — Солодовникову никогда не нравилась цыганская бесцеремонность.
— Это убийца моего отца! — Миро изо всех сил старался оставаться как можно спокойнее.
— А ты докажи! — в присутстви и следователя Рука снова осмелел.
— Это он тогда стрелял.
— Вы уверены?
— Абсолютно!
— А что у него с рукой?
— А это он меня ножом пырнул, — вновь вставил свое слово бандит. — Я еле увернулся!
— Он наставил пистолет на Баро, — пояснил Миро следователю.
— На Рамира Зарецкого?
— Да. И я был вынужден…
— Ясно! — Солодовников вызвал дежурного и распорядился отвести Руку в камеру.
— Как это — в камеру? Мне надо в больницу! Я кровью истеку! — Рука уже качал права. — Вы за это еще ответите!
Но дежурный милиционер завел руки бандита за спину, надел на них наручники и отправил в КПЗ.
— А где этот его пистолет?
Миро молча вынул завернутый в тряпку пистолет и положил его перед следователем.
— Ясно. Это хорошо, Милехин, что вы нашли убийцу вашего отца. А еще лучше то, что вы не стали мстить сами, а привели его сюда.
— Вы поймите, он — только исполнитель, пешка. А найти надо заказчика!
Его Удавом зовут.
Солодовников кивнул в знак согласия.
Через полчаса Миро стоял на кладбище, у могилы Бейбута.
— Мы отомстили за тебя, отец. Не до конца еще, но уже отомстили… Спи спокойно!
* * *
Земфира возилась над бесчувственной Кармелитой, но та все никак не приходила в сознание. Тогда любящая мачеха и шувани перекрестилась, поцеловала икону и тихо произнесла:
