Телефонный разговор продолжается долго. Липст прислушивается к отрывистым фразам лейтенанта. Кое-что ему становится понятным. Но то, что он слышит, кажется совершенно неправдоподобным. Просто невероятно! Неужели он слышит все это, сидя в милиции? Быть может, он спит дома, в постели, и все это снится… Да нет, не спит он. Разбитый нос ноет так, что будь здоров.
— Ну вот! — положив трубку, лейтенант повернулся к Липсту. — Завтра с утра можешь идти на работу. Ясно? Надеюсь, впредь велозавод будет принимать на работу подростков.
Липст недоверчиво улыбнулся.
— Постой, паренек, не спеши. За витрину все равно платить придется.
Это уже мелочь — Липст улыбается.
И вот мир вновь обрел широту и краски. Надежды и мечты, словно искристый снег, запорошили все невзгоды.
Дома Липста встретила мать. Она еще не спала и сидела на кухне, уже в который раз подогревая ужин для сына.
— Где ты был, Липст? — спросила она взволнованно. — Как ушел с утра, так и пропал!
Какая она у него маленькая, добрая и заботливая.
— Знаешь что, мам! С завтрашнего дня я начинаю работать!
— Трудно тебе будет. Мог бы еще подождать…
— Ждать нечего. Теперь это решено окончательно!
Мать принялась было хлопотать над кастрюлями.
Липст схватил ее, крепко обнял и поцеловал в морщинистую щеку. Поцеловал и даже сам смутился — сколько лет минуло с тех пор, когда он поцеловал мать последний раз.
Вскоре после первой мировой войны некий делец из Мазсалацы — Янис Эренгельд, нажив хорошие деньги на спекуляциях зерном, открыл в Риге велосипедную мастерскую. Он поставил на счастливую карту, предприятие процветало, принося щедрые барыши. Медлительность выходила из моды, время навязывало новый темп жизни. В танцевальных залах публика отплясывала чарльстоны и кекуоки. Газеты сообщали об открытии воздушного сообщения. Богачи носились на гремящих «фордах», «фиатах» и «шевроле». Люди среднего достатка утоляли жажду скорости с помощью велосипедов. Это самобеглое чудо было предметом вожделения и рабочего человека в городе и подпаска в деревне.
Янис Эренгельд ходил в школу всего три зимы. За едой он громко чавкал, сморкался с помощью большого и указательного пальцев. Зато от корки до корки прочитал биографию Генри Форда.
Велосипедная мастерская постепенно разрасталась, но масштабы предприятия больше не удовлетворяли Эренгельда. Предприимчивый делец учредил акционерное общество, объединив виднейших в Латвии велопромышленников под вывеской новой фирмы «Эренгельд-Офега». Это мероприятие было выгодно по двум причинам: во-первых, крупное производство мигом поглотило мелких конкурентов; во-вторых, в руках Эренгельда оказались гораздо более значительные средства, что позволяло придать делу совсем иной размах. Скрывая от налоговой инспекции истинные доходы фирмы, акционерное общество значительную часть прибылей переводило на личные счета. Эренгельд выждал, пока в банке на его имя скопилась кругленькая сумма — сто тысяч латов, после чего приподнял шляпу и раскланялся:
— С приветом, господа компаньоны!
Так в результате довольно обычного для того времени мошенничества возникла велосипедная фабрика «Эренгельд-Оригинал», одно из крупнейших промышленных предприятий буржуазной Латвии.
Каждую субботу на граждан Латвии, открывавших газету «Яунакас Зиняс», смотрело громадное, во всю страницу, изображение улыбающегося велосипедиста. И улыбался он потому, что приобрел «неповторимый по качеству и умеренный по цене велосипед латвийского производства «Я. Эренгельд-Оригинал». Иногда вместо улыбающегося юноши бывал нарисован обливающийся потом обезьяноподобный выродок. Надпись над ним гласила: «За глупость приходится платить. Умный человек покупает велосипед только фирмы «Эренгельд-Оригинал» и ездит посвистывая!»
К газетным объявлениям присоединялся хор реклам и плакатов на столбах и стенах домов, транспарантов на трамвайных крышах, надписей-призывов на подставках для пивных кружек, на ежегодных каталогах и бесплатных календарях. Свой товар Эренгельд расхваливал с таким нахальным усердием, что даже самые упорные скептики в конце концов сдавались.
