Липсту всегда казалось, что время движется слишком медленно. Он жил вечным ожиданием: «Когда вырасту большой…» На дворе Липст был самым маленьким и потому никак не мог дождаться, когда у него, наконец, будет достаточно сил, чтобы отплатить обидчикам. Летом он нетерпеливо ждал школьных занятий, а как только садился за книжки, сразу начинал ждать зимних каникул. Потом ждал лета, а потом — снова осень, школу.
С годами многое изменялось. На месте уже достигнутых целей у голубого горизонта будущего возникали все новые и новые. И все, что делал Липст теперь, казалось лишь маленьким разбегом перед чем-то большим и значительным, что наступит когда-нибудь позднее.
Из хилого мальчугана Липст давно уже вытянулся в стройного юношу, но это старое: «Когда вырасту большим…» — по-прежнему таилось где-то в глубине сознания. С нетерпением он ожидал восемнадцатый день рождения — день, когда должна была рухнуть стена, которая официально отгораживала от «больших». Липста всякий раз коробило, когда мастер после шести часов работы подходил и говорил ему:
— Теперь ступай домой.
В его ушах это звучало иначе:
«Теперь, сынок, иди-ка ты спать! Мал еще…» — «Почему другие еще не ложатся?» — «Другие — взрослые…»
Липст воспринимал это как обиду. Он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы сунуть головой в мешок многих из тех, кто обзывал его мальчишкой. Как и многие его ровесники, он считал молодость несчастьем и охотно украл бы для себя несколько лишних лет. Всего несколько, чтобы сравняться с Казисом или Робисом. Ну хотя бы два года, чтобы ему исполнилось столько же, сколько Юдите, — двадцать!
Однако годы не спешили к нему. Прожитые дни падали в чашу вечности редкими каплями, словно им и дела не было до жажды Липста.
И, наконец, долгожданный день настал! Проснувшись утром, Липст увидел на столе подарок матери и снова закрыл глаза, чтобы ненадолго предаться раздумьям: «Сегодня мне стукнуло восемнадцать! Это уже кое-что значит. Обычное серое утро… А мне оно распахивает ворота в большой, настоящий мир! Ближе к Юдите! Ближе к тому, что суждено свершить. Что это будет? Этого я в данный момент сказать себе не могу. Ничего, я еще найду великую цель. И тогда… тогда, Юдите, начнется настоящая жизнь. Вот тогда ты увидишь…»
Липст выпрыгнул из постели на середину комнаты и раскинул руки. Это было утро его восемнадцатого дня рождения.
Угис встретился с Липстом у раздевалки. От растерянности Сперлинь молча развел руками и заморгал.
— С ума сойти, — сказал он, — ну, прямо с ума сойти! Забыл дома!
— Что забыл?
— Подарок! Вчера вечером завернул в бумагу, положил на стол, чтоб был под рукой, а утром проспал и дунул бегом… Ну, так хоть поздравляю тебя со знаменательной датой!
— Ах, вон ты про что! — Липст сделал небрежный жест рукой. — Нашел из-за чего расстраиваться. Что нового?
— Новостей по горло, — Угис иллюстрировал их количество соответствующим жестом. — Знаешь, кто будет вместо Крускопа? Робис!
— Старая костяная пила просидит здесь еще десять лет. Говорили, уйдет еще с первого.
Угис затряс головой.
— Из надежных источников: сегодня Крускоп последний день на заводе!
Угис осекся на полуслове и, не в силах сдержать улыбку, прикусил губу. Он старался сделать вид, будто ничего не произошло, однако ведь ясно, что со своего места Угис заметил какой-то подвох, замышляемый за спиной Липста. Тот хотел оглянуться, но опоздал. Его уже усадили на стул. Лес рук подкидывал его вместе со стулом к потолку, ловил и подбрасывал снова.
— Ура! Да здравствует новорожденный! Ура! Ура! Ура!
— Хватит! Ну, хватит же, — пытался вырваться Липст. — Лампу не разбейте! Не пробейте мной потолок!
Восторженные поздравители подкидывают Липста еще выше. На вожделенную твердь пола он возвращается взболтанный, как молочный коктейль.
— Вы, наверно, хотите, чтобы я получил бюллетень в подарок, — сказал Липст, заправляя рубаху в штаны.
— Мы только проверили, достаточно ли в тебе веса для совершеннолетия.
Откуда-то вынырнула Клара. В руке у нее желтые тюльпаны.
— Ах, Липстик, я и не знала, что вы так молоды! Поздравляю, поздравляю!
— Я с удовольствием поменялся бы с вами возрастом, — ответил Липст с церемонным поклоном. Он подозрительно покосился на тюльпаны и почесал за ухом.
