— Ах, так! — крикнул Робис. — Теперь уже нельзя отпустить вас по домам. Теперь отведем вас куда следует. В штаб!
Он вынул свисток, и над улицей понеслась тревожная трель.
Ни одного милиционера поблизости не видно. Что такое свисток — пластмассовая ерундовина с горошинкой внутри! И все же знакомый заливистый свист на этот раз решает все. Нервы хулиганов не выдерживают. Четверка срывается и бежит прочь.
— Стой! — крикнул Робис.
— Патруль, вперед! — скомандовал Угис. — Мы должны взять их!
Тут же, за рестораном, старые, еще с царских времен, казармы — три больших здания с бесконечными галереями коридоров, тесными лестницами и темными подвалами. Все три двора проходные. Узкими, как щели, проходами они соединяются с улицами. Беглецы забежали в первый двор и скрылись в темноте.
— Не дадим удрать! — услышал Липст впереди голос Угиса.
Робис бежал, не переставая свистеть. Топот шагов среди каменных стен вдвое громче. Маленькая, тусклая лампочка, небольшой освещенный круг, и снова темнота. Густая, непроглядная темень и смутно белеющий снег. Липст вытянул руки и ощупью пробирался дальше. Поленница. Занесенная снегом извозчичья пролетка. Какие-то ящики. Снова желтоватый проблеск лампочки. Посреди кромешной тьмы плывет маленький островок света. Липст обежал вокруг дровяных сарайчиков. Ага, вон один стоит! Но это Робис. Он вытирает лоб и тяжело дышит. С противоположной стороны подходят Ия и Вия.
— Удрали, — буркнул Робис.
Липст пощупал бровь. Она стала толстой и неподвижной. Теперь это не бровь — бугор. И горит огнем.
— Ребята, а где же Угис? — вдруг спохватилась Вия.
Угиса и впрямь нигде не видать. Куда он запропастился?
На крыше младенческим голосом орет кот. Ветер погромыхивает оторванным листом кровли. И больше никаких звуков. Внезапно Робис схватил Липста за руку:
— Слышишь?
— Что?
— Ну, прислушайся!
Да, теперь Липст слышит. Теперь это слышат все:
— Патруль, сюда-а!
Впечатление такое, будто кричат, не разжимая зубов. Голос доносится с третьего двора.
Первым бросился вперед Робис. Подгоняемые тревожным предчувствием, они бегут во весь опор.
— Угис, где ты?!
— Патруль, сюда-а-а!
Теперь Угис должен быть где-то близко. Вия на бегу подхватила увесистое полено.
— Угис, мы здесь! Держись!
У ворот, прямо под фонарем, Угис борется с толстомордым рецидивистом. Борьба неравная. Маленький Угис не бьет в ответ. Он повержен на колени. Он терпеливо сносит удары и пинки ногами. Но разъяренный тяжеловес брыкается напрасно — Угис его не выпускает.
— Сволочь! — прошипел Робис. — А ну-ка «прямой правой»!
Тяжеловес зашатался и начал кланяться. Робис еще раз занес руку. Ему помешала Ия.
— Хватит, милый! — сказала она. — Уже в самый раз…
Угис медленно поднимается с четверенек. В тусклом свете его лицо выглядит черным.
— Липст, посмотри-ка, у меня зубы целы?
— Да, Угис. Целы и невредимы.
— Все-таки я его не выпустил…
— Ты герой, Уги! — Вия взяла Угиса за плечи. — Кровь! Это же кровь!
Угис попытался улыбнуться.
Липст тоже взял Угиса за плечи. И тотчас прижал его к себе, потому что почувствовал, как Угис снова валится на снег.
Штаб патрулей находился в отделении милиции. В том самом, что так знакомо Липсту. Вдоль стен деревянные скамьи. Отгороженный перегородкой из планок загончик. Ничего не изменилось. Точно в мемориальном музее все сохранено, как в ту кошмарную ночь десять лет назад. Нет, еще раньше. Сто лет назад… Вот только рядом с дежурным за столом сидят Казис и представитель райкома комсомола.
Просторное помещение дежурного заполнено самой разношерстной публикой. Патрульные в ожидании разбора дела ни на шаг не отходят от задержанных. Громкие разговоры. Шум. Виновные оправдываются, божатся, плачут, ругаются, обещают исправиться. Подвыпившая женщина хохочет и рвется в пляс.
Тяжеловес теперь совсем скис. Апатично вытянув ноги, он сидел на скамейке и пытался вернуть в нормальное состояние онемевшую челюсть. Липст не мог оторвать глаз от его ушей. Они раздвоены, как у рыси, покрыты шрамами и заросли густой черной шерстью.
«Вот сволочь! — честил про себя Липст тяжеловеса. — Выродок! Из-за тебя пришлось отвести Угиса в поликлинику. Ну, ничего! Отсидишь теперь две недели, как миленький!»