Внуки Колумба - страница 47

— Гордый стал? Не хочешь узнавать старых друзей? Легче встретить президента Турции, чем тебя.

Липст, пробормотав что-то невнятное, подал Сприцису руку.

«Чудно, — подумалось ему. — Сприцис разговаривает со мной обычным тоном и смотрит вполне обычно. Неужели он ничего не видит? Если бы у меня был выпачкан в масле нос, он наверняка заметил бы. А сейчас я больше уже не я — неужели это не бросается в глаза?»

— Ну, как твои дела?.. Что поделываешь? С того последнего кутежа мы сто лет не видались. Бр-р-р! Холод собачий… — Сприцис выразительно фыркнул.

Липст рассмеялся. Это отнюдь не искусственный смех, хоть он вроде бы и неуместен. Ему просто охота смеяться, оттого что он счастлив. Трудно скрыть это. Сейчас Липст с удовольствием запел бы или вытворял другие глупости, бегал наперегонки с трамваем, например.

— Знаешь что, Сприцис? Ты порядочная сволочь, и тебя надо сунуть в мешок и лупить о стенку. Но сегодня с билетами на «Жюльетту» ты меня здорово выручил.

Теперь, кажется, самый момент Сприцису поинтересоваться Юдите, однако он не обратил ни малейшего внимания на слова Липста.

— Я сейчас пошел в гору, — у Сприциса всегда свое на уме. — Бизнес налажен по всем линиям.

— Твоя игра в рублишки получила такой успех?

— Какие там, малыш, рублишки! Про игру я давно забыл. Я теперь орудую на ипподроме. Через месяц открытый счет в банке, и я, как Рокфеллер, буду расплачиваться только чеками.

Липста разбирает смех. Не будь он в таком настроении, он сказал бы сейчас Сприцису пару теплых слов.

— А ты все еще на заводе?

— Все там же.

— Ну-ка, выйди на свет, хочу рассмотреть тебя получше, — Сприцис взял Липста за локоть и принялся разглядывать со всех сторон. — Ну как, идет впрок трудовой энтузиазм? Толще ты вроде бы не стал. Что за книжка у тебя в кармане? Не Ремарк ли?

Липст присвистнул. Про книгу он совсем забыл. Он собирался еще утром отдать ее Угису.

— «Письма французских коммунистов, приговоренных к смерти».

— Ога!

— Да, — сказал Липст. — Всамделишные письма, написанные людьми в ожидании казни.

Сприцис поморщился.

— Чепуха все это, салатик. Не принимай близко к сердцу. Покажи мне хоть одного человека, который не был бы приговорен к смерти? Мы тут мыкаемся почем зря, но все это убиение скуки в ожидании свершения приговора.

— Высший класс философии похмелья!

— Конечно, в детских садах учат иному.

— По-твоему, мы все — это ничто?

— Нет, мы картошка. А у картошки, дорогой мой, не спрашивают, желает она вариться или не желает. И как вариться, с солью или без соли.

— Знаешь что, Сприцис? А ведь и правда у тебя в башке вареная картошка. Или, в лучшем случае, крахмал…

Сприцис прищурил один глаз.

— Тогда, может, поговорим о той даме…

Наконец! Щеки Липста обдало жаром, однако он прикинулся, будто не понимает, о ком речь.

— О какой даме?

— Да о той, с волосами коньячного цвета.

— Ах, вот оно что! А о чем тут, собственно, разговаривать?

Сприцис втянул щеки и причмокнул так, будто хотел высосать из десен редкие зубы.

— Ты, салатик, слушай меня, я старый спец по женской части. Берегись этих… жриц нейлона. Беги от них без оглядки!

— Почему?

— Не по твоему карману. И я ее немножко знаю.

Дальше Липст слушать не стал.

— Спасибо за совет. Ты можешь быть грубияном, но не хамом!

— Я облегчил душу и исполнил долг христианина. Дальше действуй по своему усмотрению. Сыворотка против любовного бешенства еще не придумана.

— Из тебя сегодня можно уксус выжимать.

— Ладно, не будем спорить. Замерз я, как черт. Пойдем-ка, отогреем чем-нибудь душу.

— Нет, Сприцис. Сегодня не пойдем.

— Ну, пошли, пошли!

— Нет, не пойдем.

— Один молочный коктейль в «Луне». Прошу! Один только…

Липст посмотрел на Сприциса — красноречивее любых просьб был его вид. Сприцис посинел, как тетрадная обложка.

— Ну, ладно уж. Один молочный коктейль. И больше ни капли!

Сприцис сплюнул.

— Подонок! — проговорил он. — Молокосос принципиальный!

На следующий вечер, как и было условлено, Липст пошел в общежитие к Угису.

В комнате друга, оказалось, произошли большие перемены. С помощью еще одного шкафа «половину» Робиса наглухо отгородили от «половины» Угиса. Для прохода оставили только узкую щель у стены, но и ту занавесили.