Липст сидел на кровати и думал о завтрашнем дне. О Юдите, которая еще могла прийти, и об Угисе, который не мог оставаться. О любви и дружбе, о силе и слабости.
Великолепные аккорды симфонии прикасались к сердцу и заставляли его вибрировать подобно натянутой струне. И, быть может, благодаря тому, что в комнате царило такое странное приглушенное настроение, благодаря тому, что они, наконец, опять вместе, Липст не испытывал колючей грусти расставания.
Да и что значила грусть расставания по сравнению с благородной человеческой жаждой простора? Со стремлением к поиску и открытию? С неудержимым желанием покорить неоглядную даль горизонта?
Были времена, когда отважные искатели бесстрашно отправлялись за моря и океаны, даже не зная, есть ли конец им и край. Шли путями, которых не было ни на одной карте. Ведь и у них где-то оставались друзья и родные. Завтра человек рванется еще дальше. В преодолении непостижимых далей космоса на дорогу уйдут целые человеческие жизни, и лишь следующим поколениям будет суждено достигнуть конечной цели путешествия…
Угис уезжал в Магадан. Ну и что? Это же не означало его исчезновения. Люди могут быть очень далеко друг от друга и все же оставаться очень близкими. Так же, как они могут быть совсем рядом — и быть бесконечно далекими.
Первым эту истину осознал Угис. Угис — отважный, железный парень. «Да, — подумалось Липсту, — странно все-таки. А ведь очень часто мы даже не замечаем, какие замечательные люди идут с нами рядом…»
Стены маленькой комнаты словно раздвинулись, сливаясь с простором окружающего мира. Птицы-мысли летели на сверкающих крыльях через пространство и время.
Ночью Липст плохо спал — во сне он видел Угиса и Юдите. Втроем они подымались на гору. Потом сверху на них ринулась лавина: Юдите исчезла. Они с Угисом долго звали, кричали, но Юдите так и не откликнулась…
Липст пробудился и не мог больше заснуть. В комнате было темно, и лишь чуть синел квадрат окна.
«Придет она или нет? — думал Липст. — Вот и настал этот день». С того дождливого сентябрьского предвечерья, когда они расстались в пустынном сквере, Липст ни разу не видел Юдите. Она словно в воду канула, и Липст ничего не знал о ней. Ехидному замечанию Сприциса насчет свадьбы он не верил. Он по-прежнему любил Юдите и недоумевал, почему ее нет больше рядом. Время смахнуло и развеяло осадок горьких воспоминаний, оставалась лишь нетронутая красота первой любви, которая в череде дней не увяла и не погасла. Это чувство временами щемило, временами перерастало в жгучую боль, но не исчезало. Оно укоренилось навеки, и вырвать его можно было только вместе с сердцем. «Она придет, — думал Липст. — Ведь она не любит и никогда не любила Шумскиса. Затмение может тянуться месяц, год. Затмение не может продолжаться всю жизнь. Она придет…»
Январское утро медленно и нехотя вылезало из черных перин ночи.
Электрическое освещение в цехе не выключали почти до полудня, и оно лишь усиливало гнетущее ощущение, будто время остановилось и не будет конца ночи ожидания.
Незадолго до окончания смены Казис сказал Липсту:
— Поезд Угиса отходит в половине одиннадцатого. Ты придешь?
— Конечно…
— Надо бы минут за десять.
— Хорошо! Я буду раньше.
Липст поглядел на часы. До отъезда Угиса еще целая вечность. Об этом сейчас можно не думать. Через час ему идти на свидание с Юдите. «Придет или нет?» Где-то в глубине души Липст ощущал легкую дрожь. С каждой минутой она пробирала все сильнее. Дрожали губы и пальцы, постукивали зубы.
Из цеха Липст умчался самым первым. Пальто он натянул, когда бежал по лестнице. У ворот толпились практиканты-школьники. Липст протолкался через их веселую ватагу и выскочил на улицу.
Снаружи гораздо светлее, чем казалось из окна освещенного помещения. Недавно выпавший снег, постепенно тая, придавал городу предвесеннюю свежесть. Дул бодрящий ветер, как в марте или апреле, когда начинается ледоход. Липст миновал трамвайную остановку и шел прямо к скверу.
«Придет Юдите? — в который раз спрашивал он себя. — Она придет? Она придет?» — И мысли отзывались в нем лесным эхом: «Придет… придет… придет…»
