— Кефал?!
— У тебя острый глаз, друг мой.
Голос Кефала звучал эхом под сводами обветшалого храма.
«Радуйся, Кефал, сын Деионея!» — хотел воскликнуть Амфитрион. Язык закостенел, слова умерли до рождения. Похоже, радость и Кефал ходили разными дорогами. Тогда он просто шагнул вперед и обнял друга. Отстранился, ухватил табурет, скучавший под сенью портика; присел рядом. Прошлое двадцатилетней давности, разбуженное словами Кефала, держало за глотку, не желая отпускать.
— Ты уверен? Загонщиков убил мой дед?
— Я понял это еще тогда.
— И ты молчал?
— Что бы это изменило? Твой дед много кого убил. Я помянул грех Персея с единственной целью. Хотел напомнить тебе, кто я. Ты узнал меня, и ладно. Хватит о мертвецах.
— По-прежнему бьешь без промаха?
Лицо Кефала исказила мучительная гримаса.
— Да, — согласился он, уставясь себе под ноги. — Без промаха.
— А если бы Тритон свернул тебе шею?
— Я бы поблагодарил его.
Амфитрион вспомнил, как рассказывал Алкмене о прекрасном юноше, которого похитила влюбленная богиня. Сейчас Кефала похитила бы разве что Геката Трехликая[78], и вряд ли для любви. «А я, — ужаснулся сын Алкея. — Я сам? Похож ли я на себя-вчерашнего? Победитель телебоев — на изгнанника? Устроитель пиров — на горе-ловца, обремененного ворохом клятв? Акрополь, двор, суета. Сын приехал к отцу. Друг встретил друга. Где радость?»
Радости не было.
— Ты сбежал от Эос?
— Сбежал от зари? — у Кефала задергалась щека. — Нет, отпустила. Можно сказать, выгнала. Я так и не простил ей гибели нашего сына.
— У вас был сын?
— Хороший мальчишка. Смешной. Назвали Фаэтоном. Все, отсиял[79]. К моей стерве брат приехал, Гелиос. Колесницу бросил у порога. Хоть бы распряг, что ли? Ребенок залез в колесницу, дернул вожжи… Ну, кони и понесли. Ты представляешь — солнце в ночном небе?
— Когда это было?
— Четыре года назад. Нет, уже больше. Зевс молнией разбил колесницу. Вдребезги. От сына даже праха не осталось…
…небо билось в падучей. Ночь превратилась в день. Толпа людей обратилась стадом, и не нашлось псов, способных сбить микенцев в кучу. Взойдя с запада, солнце ринулось в зенит, но скоро изменило наезженному пути. Ком огня танцевал на месте, затем начинал кружить, как детеныш пантеры, ловящий свой хвост. Зной косматой овчиной свалился на Микены. На краю земли взбунтовался Атлант-Небодержатель — мятежник-титан тряс медный купол, раскалившийся в его сильных руках, и серебро звезд сыпалось дождем под ноги собравшимся…
— Представляю, — хрипло ответил Амфитрион.
— Сука, сказал я ей. Сука ты, дрянь безмозглая…
— Так и сказал? Богине?
— А кто должен был за ребенком смотреть? Я, что ли?
— Ну ты герой…
— Я не герой. Я — подстилка. Мальчишку жалко…
…убирайся, крикнула Эос. Пошел вон! Видеть тебя не хочу!
И зарыдала.
Можно ли бросить женщину, когда она кричит: «Убирайся!»? Женщину, с которой ты прожил столько лет? Плачущую женщину, потерявшую сына? Кефал даже забыл, кто здесь заря, а кто — лист в дубраве. Сел напротив, хотел утешить — не смог. Так и сидел, дурак дураком, пока у Эос слезы не кончились. Долго сидел. Наверное, от зари до зари.
— Убирайся, — повторила Эос сорванным голосом.
Кефал встал.
— Думаешь, она тебе верна? — спросила богиня.
— Кто? — не понял Кефал.
— Жена твоя. Верна, да? Любит, ждет?
— Не начинай, — попросил Кефал. — Поссоримся.
— Я, значит, шлюха, а она? Лебедь белый?
— Перестань.
— Да ее каждый кобель в Афинах…
Эос замолчала. Быстро ушла, быстро вернулась и принесла серебряный таз с водой. Плеснула Кефалу в лицо, пододвинула таз:
— Смотри!
Кефал посмотрел. Из воды на него пялился незнакомый мужчина. Не урод, но и до красавца ему было далеко. Кефал почесал нос, и мужчина почесал нос. Позже они показали друг другу язык.
— Зачем? — тихо спросил Кефал.
— Не бойся. Умоешься на рассвете, вспомнишь меня, и станешь прежним. Только не спеши умываться. И вот еще…
В руках Эос сверкнул венец. Золото, рубины, сапфиры. Кефал помнил этот венец. Его Эос надевала, выезжая на колеснице в небо.
— Ничего, — успокоила любовника богиня. — У меня второй есть.
— Зачем? — повторил Кефал.
— Придешь к своей верной, предложи венец ей. За одну ночь. И посмотришь на ее верность. Думается мне, она ляжет под тебя, каким бы ты ни был. Я делаю тебе божественный подарок — справедливость. Прощай, больше мы не встретимся…
